Анатолий Горбов - Джин с Толиком Страница 32

Однако, эти песни безошибочно помогали уловить мне собственный внутренний настрой, понять истинные желания своего Эго. С очень большой вероятностью я мог даже предсказывать свое ближайшее будущее. Не видел всей грядущей картинки, но исход какого-либо волнительного события мог предвидеть. К сожалению, это не касалось счета спортивных матчей или карточных прикупов в преферансе.

Практически всегда, идя на важное дело, я твердо знал, чем это закончится. И даже, каких усилий данная победа или поражение будет стоить. Для этого нужно было внимательно вслушаться в слова старых песен, которые крутились в моем мозгу. Иногда это составляло довольно сложную задачу – во многих песнях вспоминались всего одна-две строки. Иногда оригинальный текст, наложенный на музыкальное произведение, вовсе подменялся какой-то нелепицей – но нелепицей это могло прозвучать только для неискушенного слушателя. Для меня же это было четким указанием места расположения клада – толковать подобную белиберду было проще иных сновидений.

В этот вечер почему-то не пелось – я даже выключил музыкальный центр в автомобиле, дабы тот не сбивал настрой, и не давал неправильных подсказок. Подсознание молчало, во всяком случае, по старым явкам его нигде не обнаруживалось, не хотело оно выходить на контакт категорически.

– Как раз тогда, когда это особенно необходимо – просто жизненно важно, – скулил я, от собственных усилий получить знак любой ценой, пытаясь пропеть даже эту мысль. Но мелодия не сложилась, все было похоже на плохую оперетту с бездарным либретто.

– Господи, ну помоги мне, если ты существуешь!

Уставший взгляд скользнул по кирпичной подпорной стене у довольно высокого холма справа, и я вздрогнул от увиденного. Стена была выкрашена в темно-зеленый цвет, краска выглядела довольно свежей. На этом фоне отчетливо выделялась, сделанная трафаретом белая надпись: «БОГ ЕСТЬ». Надпись повторялась три раза на одной и той же высоте, будто продублированный несколько раз позывной в радиоэфире.

Так-с, похоже, обратная связь обнаружилась – но никогда подобным образом она не проявлялась. Бывало – взгляд выдергивал фамилию автора или название книги на книжном стеллаже. Но ведь там выбор-то какой – наверное, на все случаи жизни. То есть, например, думаешь – брать на футбол ставшего несколько замкнутым в последнее время Стаса, или идти вдвоем с Мишкой, а взгляд падает на «Три мушкетера». Сразу ясно, что на футбольном матче окажутся как минимум трое. А то еще и какой-нибудь четвертый Д'Артаньян объявится. Или думаешь о том, когда же Катька из параллельной группы обратит на тебя внимание, а взор уже остывает, напоровшись на «Двадцать лет спустя». Терзаешься сомнениями, не подловит ли тебя Хомка на списании какой-нибудь компьютерной приблуды, вполне еще рабочей – на тебе, «Неуловимый Хабба Хэн» Макса Фрая тут же успокаивает…

Общение с собственным подсознанием методом надписей на заборах и прочих граффити показалось мне совсем уж нереальной затеей. Ибо всем хорошо известно, что выбор посланий вообще, и слов в частности, там невелик. Поэтому, уже через пару минут я пришел к выводу, что произошедшая случайность внимания не заслуживает, и знаком свыше являться не может.

Как вариант, можно было бы просто выкинуть из головы всю эту кутерьму, и отвлечься на что-то другое. Иногда я так делал, когда нужно было выбрать подарок на день рождения – а выбор этот не был очевиден. Переставал думать о выборе на пару дней, а потом, неожиданно, сам по себе, в мозгу всплывал вариант подарка. Причем оказывалось, что этим вариантом были довольны все, а в особенности – именинник.

Вот только перестать думать о том, что меня терзало, я не умел. Это было выше моих, изрядно поубавившихся, сил, ведь предмет волнений слишком много для меня значил. И хотя откуда-то, с незримых глубин, подсознание слабенько сигнализировало, что все будет хорошо, я запретил себе удовольствоваться столь расплывчатой и сомнительной информацией. Я жаждал убедиться в собственной нормальности. Очень уж не хотелось оказаться в салатной пижаме не по размеру в одной из палат психиатрического диспансера.

– А шансов у вас, батенька, вагон и маленькая тележка… вместо того, чтобы пойти к профессионалу, ты ездишь по городу и пялишься на заборы да рекламные плакаты, – я бурчал, обгоняя белую «Калину» с наклейкой про красную туфельку.

О ситуации, из достоверных сведений, можно было сказать только одно – все началось после последней пьянки, в пятницу, «У Рыцаря». Точнее, после того жуткого похмелья, которое я испытал – вот уж действительно, и врагу не пожелаешь. Сначала ключи объявили звуковую забастовку. Потом – озарение при ремонте Светкиного компьютера. Затем девчонка в маршрутке. Шеф в лифте… да, много всякого уже набралось…

И что, все эти события – последствие рядовой пьянки, слегка сдобренной «шизой»? И что мне теперь – совсем пить бросать? Я резко ударил по тормозам. Благо, сзади никто не ехал, иначе не избежать аварии. На площади 5-го Донского корпуса, на каменной плите постамента, под барельефом с лицами героев Великой Отечественной Войны мелом была сделана неровная надпись – «Не бухай». Вот так, просто и понятно. Ты спросил – тебе ответили. Желаете еще спросить что-нибудь?

Я осторожно тронулся с места. И начал подозревать, что не только с места тронулся. Головой, все-таки, похоже, тоже. Мокрая от пота спина подалась вперед, до отказа натянув ремень безопасности. Это я сделал, наверное, для того, чтобы расшалившиеся мурашки ссыпались по спине и перестали дистанционно управлять шевелением волос на голове.

Одно дело, когда ты Наполеон, рассуждал я, смирившись. Ну, или тебе инопланетяне шлют очень важную информацию посредством желтой прессы. Или ты вообще – мессия, второе пришествие. Тогда это, по крайней мере, романтично и красиво. Возвышенно и очень пользительно для собственной самооценки.

Другое дело, когда ты шастаешь по городу, и принимаешь за откровения всякий бред, написанный на стенах. Это ж до чего может дойти? Это ж я как-нибудь задам вопрос – а вопрос, надо заметить, довольно популярный, типа – куды бечь? И на тебе – вот оно, на заборе, точный посыл. С адресом и, можно сказать, с индексом. То ли с мужским, то ли с женским. Тут как повезет. Я поежился, и откинулся назад на сидение, придавив пару-тройку неугомонных мурашек. Чтобы меня заборы посылали – такого еще не было.

Да и вообще, посещали ли кого-нибудь подобные мысли – гадать по настенным граффити? Конечно, всякие надписи были на заборах всегда – и в эпоху коллективизации, и в лихие девяностые. Может быть, и в эпоху Петра Первого где-нибудь, да попадалось что-то вроде «Изяславлъ – баламошка*» (*дурачекъ, полоумный зряшный); «Машка – плеха*» (*женщина легкого поведения); «Баринъ – мордофиля*» (*чванливый дуракъ). Просто никто и никогда не воспринимал их как прямое руководство к действию. А вот мне теперь, похоже, придется.