Борис Тараканов - Колесо в заброшенном парке Страница 33

— Я ненавижу ее! Ненавижу Анну!! — он весь кипел от гнева. Его пальцы сжимали бокал все сильнее. — И вас тоже ненавижу, с вашим божественным талантом и церковным ханжеством!

Стекло хрустнуло в его руке, осколки посыпались на стол, вино разлилось. Винченцо растерянно глядел, как из глубокого пореза сочилась кровь. Виральдини бросился к нему, быстро оторвал широкую полосу от белой шелковой салфетки, аккуратно удалил стекло из раны и принялся ловко накладывать повязку — в музыкальном приюте ему часто приходилось залечивать не только душевные, но и телесные раны своих учеников. Ведь многие из его мальчишек обладали необузданными характерами, а потому раны, порезы и ссадины были для них привычным делом.

Винченцо наблюдал за манипуляциями учителя в каком-то сонном недоумении. Наконец повязка была наложена, разбитый бокал заменен на новый.

— Простите меня… — тихо промолвил Винченцо.

Аббат Виральдини налил ему вина.

— Ко мне ты можешь относиться как угодно, — грустно произнес он. — Это ничего не меняет. Но Анну ты любишь. А любовь должна прощать. Того, кого любишь, нельзя ненавидеть…

— Почему?

— Потому что любовь… — он запнулся и на мгновение отвел взгляд в сторону. — Когда любишь, ни в чем не приходится раскаиваться.

Винченцо смотрел в бокал с вином, чтобы не смотреть на аббата. Потом поднял глаза и тихо сказал:

— Сегодня, когда я слушал ее, то понял, что любовь очень похожа на смерть… Это и боль, и наслаждение. И мечта. А мечта о любви порой бывает выше самой любви. Разве не так?

Виральдини молчал.

— Мы были вместе три года, — продолжал Винченцо глядя куда-то мимо. — Потом она ушла. Петь в этих ваших… операх. Мы не виделись больше пяти лет. Я пытался забыть ее… Я очень изменился за эти годы… Когда сегодня я увидел Анну на сцене, то пережил потрясение — маэстро Антонио, она осталась прежней! Совсем не стала старше! Я не знаю, что и думать… Хотя что мне теперь за дело — я ведь ей не нужен.

Он уронил голову на руку и просидел так бесконечную минуту.

— Такие женщины, как Анна, не становятся старше, — сказал аббат. — Они становятся лучше.

А про себя подумал: «Анна… Ее глаза — центр Вселенной. Ее руки — руки божества… Ее тело — тело Клеопатры… Кто ты? Прекрасная сказочная фея из Детства, небожительница, святая, кто ты? Зачем ты пришла в мой мир? Пойму ли я это хоть когда-нибудь…» Аббат Виральдини еще не знал, что с возвращением этой женщины началась его новая жизнь. Но оно возвестило и о скорой смерти… И о нежданном воскрешении через три столетия.

Тоскливая пауза затягивалась.

— Простите меня, маэстро… — хрипло произнес Винченцо. — Все эти слухи о рецептах вечной молодости, якобы зашифрованных в ваших нотах… И о вашей связи… В общем, я не хотел… Не должен был все это говорить. Ведь это все ложь, правда?

Виральдини посмотрел в окно, за которым плавился майский полдень, и ничего не ответил. Вдоль улицы прошли два молодых человека. Их длинные шпаги бренчали по булыжной мостовой.

Июль 1735.

Восемь лет я не прикасался к этому дневнику, но все эти годы где-то на краю сознания жила мысль о нем. И вот тайник вскрыт, я вновь листаю пожелтевшие страницы. Как странно сейчас это читать — то, что казалось важным, теперь с трудом вспоминается, а незначительные мелочи вдруг цепляют и уводят в воспоминаниях далеко-далеко.

Сентябрь 1735.

Постановка «Данаи» близится к концу. Мы с Анной очень сблизились за время репетиций. Сейчас я сам удивляюсь, как мне удалось написать для нее целую оперу.

Анна, смеясь, говорит, что вдохновляла меня, и готова и впредь служить моей музой. Как же мне нравится ее смех! Он как звонкий колокольчик, весело возвещающий о приходе долгожданного гостя.

Я склонен ей верить.

Однако я не вправе запускать свои основные обязанности и, в первую очередь, приют.

Март 1736.

Мы с Анной придумали свой мир. И закрыли его тайной. Нам очень хорошо вдвоем. Так далека старость! Так далека смерть, что просто смешно!

В последнее время я плохо сплю. Невоплощенные идеи «Ликующей Руфи» начали проявлять недовольство и беспокоить меня по ночам. Кто сделал это со мной?

Октябрь 1736.

Опера… Самое странное творение искусства, какое можно себе представить. Оперный текст тогда хорош, когда в нем не угадывается прямого смысла. Опера легко дарит умопомрачительные восторги, но также легко ввергает в горе своих творцов.

Визгливый Барчелло сказал мне сегодня после премьеры: «Это так высоко, что даже не вызывает зависти». Лукавое создание…

Москва, 2005 год

Георгий Александрович Струве обладал замечательным взглядом. Глаза его удивленно улыбались миру, словно каждый новый день жизни был его первым днем. А может, дело было в его неуемной энергии или легкой походке, каком-то мальчишеском наклоне головы? Хотя недавно он отметил бодрое семидесятилетие.

Георгий Александрович взял у Вовки тарелку, подошел к столу, открыл большую кастрюлю и зачерпнул половником очередную порцию ароматной окрошки.

— …в то время талант Виральдини достиг совершенства. Когда он выступал в концертах, публика была поражена, будто неким сверхъестественным явлением. Его воздействие на подсознание слушателей было очень мощным, оно буквально переносило их за пределы действительности.

— Так это и неудивительно, — вставил Вовка. — Музыка у него очень сильная.

— В том-то и дело! Вот тогда и всплыли в некоторых не очень умных головах сомнительные легенды в стиле раннего Средневековья: о ведьмах, привидениях, неприкаянных душах ближайших родственников…

— Я слышал, что известный итальянский композитор Барчелло довольно активно выступал против Виральдини. Об этом недавно рассказывал в своей передаче музыковед Мандич. Извините за выражение… Барчелло распространял слухи о том, что Виральдини, будучи священником, продал душу дьяволу. А тот якобы даровал ему талант композиции и виртуозной игры.

— Сильвио Барчелло — талантливый композитор, прекрасный мелодист… Помните его концерт для гобоя с оркестром? Та-ра-ра-ра-ри-ра-ра-а-а…

Вовка неопределенно кивнул — мелодия была красивой, но известной в основном по рекламе ивановского постельного белья. Он даже не подозревал, что это классика.

— …но Барчелло был одержим недугом банальной зависти. Представьте, этот талантливый человек договорился до того, что струны скрипки Виральдини были изготовлены из… не удивляйтесь… из кишок любимого кота Виральдини, принесенного им в кровавую жертву! Представляете?