Ошибка доктора Свиндебарна - Андрей Арсланович Мансуров Страница 4

Он должен отказать ей.

И вовсе не потому, что огонь всепоглощающей ненависти, зависти, чувства собственного унижения и обиды всё ещё полыхают в груди. Нет — он как Делец понимает, что это…

Попросту было бы невыгодно его Банку. Хотя самому-то себе он может признаться: да. Да! ДА-А!!! Тысячу раз он пересиливал себя, и заставлял вымотанный, казалось бы, до последних пределов мозг — учить, учить, а тело — не спать! И что же? Вот и настал этот самый момент, который он рисовал себе в воображении пятьдесят с хвостиком каторжных лет: момент его торжества. В дешёвых романах пишут, что в таких обстоятельствах победивший чувствует стыд, горечь и раскаяние… Потому что унизит ту, что боготворил тогда.

Ничего подобного он не чувствует — только чистую, можно даже сказать — светлую, радость!

Может, очерствела душа? Какая чушь — согласно поговоркам и пословицам у Швейцарского Банкира и не бывает Души!

Он уселся за массивный стол. Корреспонденция, требующая личного ознакомления уже готова — ещё бы! Попробовала бы мисс Гендерсон не подготовить её…

Через десять минут он закончил. Нажал маленькую кнопку под столешницей два раза. Лёгкий стук в дверь, и личная секретарша-референт возникла на пороге с блокнотиком — два звонка означали, что Босс будет диктовать.

— Мисс Гендерсон, прошу, присядьте. Писем будет много. Так. Первое — Леви Швайгерту, в Амстердам. Хм. «Уважаемый… — он диктовал автоматически, не торопясь. Не потому, что боялся, как бы стенографирующая девушка за ним не успела (нет — она — профессионал, и успела бы даже за скороговоркой!), а в силу привычки — стараясь сразу избежать неловких и нечётких формулировок, которые пришлось бы потом исправлять. Нельзя сказать, что он не доверял мобильной связи… Спешные вопросы, конечно, можно решить и личным звонком.

Но с тех пор, как его «просветили» знающие эксперты, (само-собой, достойно оплаченные!) о технических возможностях американских спутников-шпионов, он предпочитал старый проверенный способ — рассыльный с заказным письмом на самолете или машине Банка…

Через полчаса с корреспонденцией было покончено. Мисс Гендерсон ушла. Заместитель управляющего пришёл.

— Хэрр Ханссон. К вам миссис ВанЭмерих.

— Пригласи. Я приму её.

И вот она заходит — воплощение всех его детских грёз и ночных эротических фантазий… Гос-споди… (прости, что упомянул всуе!..) Что с ней сделало время. А ведь ей не нужно было, как ему, лбом, зубами и локтями пробивать дорогу к куску пирога, и месту под солнцем…

Странно. А где же та милая, и придающая столько пикантности, крохотная родинка над верхней губой? Почему вместо нее — только выделяющаяся нарочито искусственной чужеродностью, но тщательно заретушированная тональным кремом и румянами, пустота? Неужели… Столь чудесная родинка, под старость, как это обычно бывает, превратилась в отвратительную, с прорастающими насквозь волосами, свешивающуюся книзу бородавку?! И ее удалили пластические хирурги.

Ох уж эта мода на «подтяжки», и всякие «золотые нити»…

А давно, похоже, у неё нет возможностей на все это.

Пытливо всматриваясь в поджатые тонкие губы и обвисшие щёки, он, тщетно пытаясь воскресить те, юношеские, эмоции, вежливо-деловым тоном (О! Уж эти тонкости сотен интонаций, когда, вроде тактично, но чётко можешь дать понять просителю, как его презираешь, и только и мечтаешь поскорее от него отделаться, он освоил в совершенстве!..) сказал привычные положенные слова приветствия, и жестом предложил присесть. Чёрт, да он явственно слышит скрип — это скрипят её колени, не иначе! Иссушенное диетами и солнцем средиземноморских курортов тело весит, наверное, не больше пятидесяти килограмм — как баран. Или овца. Пришедшая на заклание. И что же?

Он не без трепета прислушивался к своим ощущениям. Нет! Никаких «былых» чувств… Как и никаких угрызений совести, или раскаяния от предстоящей экзекуции он не ощущает. Ощущает только лёгкую досаду — на себя. Как раз за то, что не ощущает. Этого самого раскаяния. Это ведь именно его тайными и не очень, стараниями, её семейство прогорело. (ха-ха!..)

— Хэрр Ханссон… — Боже, какой у неё, оказывается, неприятно-дребезжащий голос. Волнуется? Или он стал таким из-за прожитых лет? — Я хотела просить вас лично, и, разумеется, Правление вашего Банка… — однако закончить ей не удалось. Под ногами возникла вдруг лёгкая дрожь, перешедшая тут же в могучие толчки! Ого!

Землетрясение! Землетрясение?! В Швейцарии?! Что за!.. Больше ничего дельного подумать он не успел. Потому что внезапно эксклюзивный мозаичный пол из берёзового паркета, привезенного из далекой Карелии, перекрытия первого этажа, бетонные подвалы, и всё, что находилось в Банке — его Банке! — полетело вниз, вниз, ВНИ-И-И-З!!!

А вокруг — он видел сквозь разломившиеся, словно скорлупа ореха, стены! — летели и другие здания: банки, магазины, конторы и кафе! Летели люди и автомобили! Деревья и скамейки скверов!

Всё, словно в безумном фильме-катастрофе, неслось в многокилометровый провал, краёв которого скоро не стало видно: они скрылись где-то далеко вверху, и в туче мусора, осколков, и водах знаменитого озера, каскадом заливавшем возникшую вдруг в земле гигантскую воронку-кратер, и скрывшем небо и поверхность равнины, пыльном облаке…

Как-то сама собой женщина оказалась падающей рядом с ним. И расширенные в панике глаза с мольбой и непониманием обратились к нему. Рука его как-то сама нащупала, и ухватила тоненькую кисть. Он постарался ободряюще кивнуть, улыбнуться…

И, если уж быть до конца честным (ну, с самим-то собой!), хэрр Ханссон всё же почувствовал некоторое облегчение от того, что ещё не успел произнести роковых слов.

Значит, душа его всё же вовсе не так зачерствела, как считал он сам!

«Баран я и баран. И никакой я не Родион Раскольников. Не чувствую того, что описывал Фёдор Михайлович: «Тварь ли я дрожащая? Или — право имею?!..» Совесть вовсе не так сильно грызёт и терзает. Если честно — вообще никак!

Что это — бессердечие? Хм-м-м… Вряд ли. Ведь даже кота мне было по-своему жалко. Ведь он — не человек. Это люди расчётливо и сознательно причиняют боль и страдания другим!

Особенно, когда ощущают свою безнаказанность… Или тут дело — в самоосознании? В настрое? А ведь я вовсе не считаю себя — правым. Или — вправе. Просто знаю, что — надо! Да, я вот так буднично и просто — сделал то, что сделал. И для самого себя я отлично осознаю: нет! Я — не сбрендивший маньяк! Это — вовсе не желание причинить как можно большему числу людей муки и страдания,