Владимир Серебряков - С другой стороны Страница 4

Крестьяне отличались от жителей Грабенграда, где располагалась университетская база и где Данилу удалось нанять банду ландскнехтов, даже внешне. Низенькие, широкие, они больше походили на груши о четырех ножках, нежели горожане, более близкие к землянам пропорциями. Железная броня на боках нарастала кривой и тонкой, местами в ней зияли дыры, а у одного перекошенного ее покрывала ржавчина, невероятная в нейтральной атмосфере планеты. Плохое питание, тяжелый труд, болезни — все как в земном Средневековье, подумал про себя квестор. Ну и сверхэксплуатация, как же без нее.

Навесы здесь крыли пластинами графита, шестиугольными, как соты. Поверх старой черепицы нарастала то ли трава, то ли плесень, такая же черная. Вместо стен — гасящие звук циновки, плетенные из углеволокна. На одной крыше Данил увидал местный аналог козы: похожее на гусеницу существо царапало графит слабыми жвальцами и протяжно мигало боковой линией.

Вначале квестор подумал, что барон именно эту козу и пытается у крестьян реквизировать — то ли на прокорм ландскнехтам, то ли в других, простому бледнотику непонятных целях. Потом он понял, что речь идет о быдле иного племени. Манера станиславской аристократии одним словом называть крестьян и их скотину хорошо вписывалась в феодальный шаблон, но похоже было, что барон собирается взять с деревни подать кровью, или машинным маслом, как тут принято говорить, в обход номинального владетеля здешних земель, графа Дракула. Староста оказывался между двух огней: отказать значило лишиться головы, а согласиться — лишиться работника сразу, а головы — потом, когда об измене проведает граф.

Поэтому староста тянул время, электразумом уже понимая, что сдастся, но медлительным химозгом еще сопротивляясь очевидности.

— Так, ваша пришлая светлость!.. Помилосердствуйте!

Ферроплекс метко ткнул крестьянина тракторным стрекалом в бок, между тонких кружев прохудившегося жестяного корпуса.

— А ну, живо, скот, кому сказано!

Лейтенант многозначительно пристукнул разрядником по булыжной кромке бассейна, где под толстой коркой желтой пены досыхали последние капли дождевого спирта.

— Слушаюсь, ваша пришлая светлость! — Староста едва не царапал днищем землю, раскорячив колени на манер паука.

— Да смотри, скот, не ржавчика какого-нибудь! — рявкнул барон. — Молодца химозгом послабже. Есть у вас такой, чтобы графу… — автопереводчик замялся, — …не давал клятвы?

— Да как же не быть? — Староста шарахнулся, едва не повалив стоящее у столба ведро ферроценовой крошки. — Бесперечь кого-нибудь приложит, так что память вон, я уж стараюсь как могу, своего ума вкладываю, да много не вложишь. А наша светлость-то, он такой… про него знаете что говорят? Правду говорят. Электроборотню-то невместно до нас, простых, спускаться… Сироти-инушки мы!.. — завыл он внезапно, чуть не ослепив квестора.

— А ну, пошел прочь, скот! — Барон замахнулся на старосту, и тот, подволакивая заднюю правую ногу, посеменил прочь. — Электроборотней он, видишь ли, испугался.

Ферроплекс помигал сердито налобным фонариком.

— Однако, если злокозненный Дракул, — на этом месте Данил вздрогнул. В баронской речи имя графа лишь недавно обзавелось непременным эксплетивом, — оставил без внимания столь важное тактически место, как сия деревня, то дела его, верно, совсем плохи, и до самого замка встречи с наймитами его подлыми ожидать не следует. Или же, напротив, уверен в силах своих эксротатор и низкопулятор сверх меры и надеется устоять пред силами нашими вблизи гнезда своего родового, в каковом случае опять же близкого сражения не предвидится. Так или иначе у нас есть время от знамения недоброго избавиться, по вине зольдата излишне ретивого приключившегося.

Излишне ретивый солдат ухитрился во время перестроения на марше заплестись в собственных ногах — химозг попутал, не иначе — и повредить левый двойной шарнир. Туземная нумерология придавала особое значение простым числам, а в отряде ландскнехтов с потерей бойца осталось 256 туземцев — 28 — число не просто составное, но четное, если так можно было выразиться, многократно, и притом четное число раз, что сулило какие-то совсем уже немыслимые беды, Данил робко намекнул на разбиение по Гольбаху, за что был осмеян как невежественный бледнотик, не имеющий понятия об основах матемагии. Поэтому отряд предстояло любыми средствами пополнить, и кому-то из крестьян предстояло отведать прелестей электрицийской рекрутчины.

Рекрута провожали половиной села. На взгляд землянина, процессия напоминала похоронную, только виновник передвигался своим ходом. Крупный абориген — почти человеческого роста, несмотря на подгибающиеся колени; при местном тяготении он весил, должно быть, пару центнеров — перебирал ногами вяло. С одной стороны его поддерживала старушка-мать (низкорослая пожилая особь условно-женского пола, поправил себя Данил), с другой суетился староста.

Площадку рядом с бассейном заняли ландскнехты, растолкав крестьян, скотину и своих товарищей. Земляне бы расставили свидетелей симметрично; станиславцы опирались на простые числа — солдаты встали по углам квадрата: один, двое, трое и пятеро, — похожие друг на друга, точно близнецы. Барон Ферроплекс мог быть напыщенным, самовлюбленным скрягой, но дисциплина в его отряде царила железная. Данил успел уже убедиться, что ландскнехты могут двигаться точно пальцы одной руки — когда захотят, потому что вне службы более неуправляемой толпы стоило еще поискать. В этом они походили на своего нанимателя, устроившего в честь заключения контракта грандиозную попойку в самом большом трактире Грабенграда, с хоровым пением и битьем лейденских банок.

Сам барон стоял посредине площадки, сняв ради такого случая резиновый шлем. Жестяное забрало на его морде слегка приподнялось, обнажив четыре ротовых фрезы.

Рекрута толкнули вперед в четыре руки и добавили тупыми концами разрядников в спину, так что здоровяк повалился перед Ферроплексом на колени. Деревенские жители глядели на него во все уши, покачиваясь, точно водоросли.

— Не ржавец, — промерцал барон себе под нос, — не фартунг… телом крепок, химозгом слаб — для солдата в самый раз… А ну признавайся, смерд, — обернулся он к старосте, — где изъян? В жизни не поверю, чтобы вы, отродье низкопуляторское, благородного электрыцаря надуть не попытались.

— Не извольте беспокоиться, ваша пришлая светлость, никакого изъяна, — залебезил староста и тут же, покосившись на сдвоенные наконечники копий, добавил: — Только вот… эта… пастух он у нас.

— И что? — не понял барон.