Голос Древних - Антон Александрович Карелин Страница 41

Сэлла молчала.

— Последнее, что ты будешь помнить, когда возродишься, это момент, когда ты входишь в серый портал для последнего отборочного тура.

— И это будет значить, что Мать не воскрешает меня… а создаёт копии, перенося доступные ей данные.

— Именно так, — кивнул детектив.

— И я не буду помнить тебя, человек, и не смогу разыскать и убить, потому что никогда тебя не знала.

— Это доставит мне дополнительное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Но главное, главное, милая Схазма, ты получишь смутное, но всё же при достаточном размышлении неопровержимое доказательство: что всё, чему тебя учили, вся твоя жизнь — ложь. Если нам повезёт, ты будешь осознавать, как то мерзейшее существо, которое ты называла Матерью, беспрестанно обманывало и использовало каждую из вас. Воплощало и стирало любую сэллу и относилось к лучшим из вас, как к полезному и вкусному веществу.

По телу Схазмы прошёл болезненный спазм, её исказило от ненависти, но она совладала с собой и дала человеку закончить.

— Ты начнёшь прозревать, что вся доктрина и мечта ордена — лишь прекрасная маска, за которой скрывается безликая и безмолвная ненасытная пасть.

Схазма дрогнула, когда он сказал «безмолвная», потому что единая живительная сеть из связанных клеток, которая соединяла всех сэлл галактики, в ордене называлась Безмолвный Океан. Откуда человек мог знать?

— Ты хочешь разрушить великий орден сэлл? — спросила она, преодолев невыносимое желание мучать и убивать его снова и снова.

— Я был бы рад уничтожить Прасущность, источник великого зла. А орден без неё распадётся сам. Или трансформируется во что-то более искреннее и полезное.

— Человек, — нутряной голос Схазмы был неописуемо-будоражащим, чувственным и настоящим, пробирающим до костей. Конечно, она подобрала звуковой ключ к его физиологии и использовала, чтобы впечатать в Фокса то, что хотела сказать. — Я была в Океане и прикасалась к Прасущности… к Матери. Она неописуемо прекрасна, и быть с ней даже мгновение — это лучшее, что может испытать живое существо.

Схазма страстно раскинулась во все стороны, десятки щупалец обнимали фигуру Одиссея, словно ласково пытаясь оградить и защитить. А его трясло от каждого слова, даже сквозь защиту Древних. Видимо, система не считала такое воздействие достаточной угрозой, и темпоральный контур позволял его.

— Мне жаль любого из вас и всех вас вместе, потому что вы не ощущали радость и не чувствовали грядущий Океан жизни. Который займёт всё.

— Ясно, — выдохнул детектив, подавляя возбуждённую дрожь.

Он не стал пытаться возразить сэлле, сказав, что совершенная био-сущность может создать биохимическую иллюзию рая, даже если на самом деле под ним скрывается ад. Это было попросту бесполезно.

— И если даже ты прав, и мне суждено умереть, проиграв или победив, — пророкотала Схазма, наклонив голову близко-близко к Фоксу. — Я лучше умру ради этого, чем поддамся на твою игру и отдам победу тебе.

Человек с сожалением посмотрел на Чудовище, но понимающе кивнул.

Щупальца протянулись вперёд и обхватили синюю звезду, сияние растеклось по Схазме, она задрожала от переполнявшей энергии и силы. Фокс увидел, как защита Древних сошла с неё, словно сдутая ветром. Чудовище застыло, пытаясь понять, что происходит, но ничего не происходило, система ждала.

— Ах, — улыбнулась Схазма. — Какая ирония. Как только ты коснёшься звезды и вступишь в финальное испытание, защита древних спадёт. И я смогу сделать с тобой всё, что хочу.

Её многочисленные рты щерились в беззвучном хохоте, раскрываясь и зарастая по всему раскинувшемуся телу.

— Выбирай, человек, выбирай: отступить и выжить, вернуться в начало своего пути. Или соприкоснуться со мной.

— Я бы, конечно, предпочёл вернуться, — честно сказал Одиссей. — Но я никак, вообще никак не могу дать сэлле победить. Так что…

Он шагнул вперёд и взял звезду в руку, защиту сдуло, и синее сияние заполнило человека с ног до головы. Время почти остановилось.

В темноте над Миром Ноль возникли громадные фигуры первых рас: архаи, с’харны, сайны, иксарцы и мордиал — и пустое место между ними. Они склонились вокруг планеты, пристально глядя на последних игроков.

Одиссей со Схазмой разом поняли суть испытания: это был бой между бытием и небытием. Вся громадная сила звезды пульсировала между ними, ещё не решив, в чьи руки идти.

— Бытие, — проронила Схазма тысячью ртов.

— Жизнь! — воскликнула каждая пра-клетка в её трепещущем теле.

— Океан красоты и безмолвия, бесконечность наслаждения, — кричала она. — Я выбираю бытие.

Над ней возникла призрачная фигура из синего света, но, как уже было раньше в испытании с водой, она не смогла принять форму.

С самого начала игр Одиссей тщательно и кропотливо выстраивал общую картину. Каждый штрих, каждый символ и событие, любое из испытаний и всё, что они видели и встретили на Планете судьбы, помогало ему понемногу осознавать: что такое Игры Древних, для чего они созданы и почему они именно таковы. Это было непросто — почти все силы и мысли уходили на то, чтобы победить в испытании, дожить до следующего и пройти в новый тур. Никто не давал прямых намёков и не вкладывал чётких смыслов в происходящее вокруг, игрок должен был свести всё воедино сам.

Но если и был во вселенной тот, кто способен из самых диких событий и обстоятельств выстроить логичную картину и в кратчайшие сроки раскрыть её смысл — то это был Одиссей Фокс.

Выживая и оставаясь в игре, порой на волосок от вылета, он шаг за шагом двигался вслепую, спотыкаясь в буйных зарослях своих фантазий и спутанной паутине версий. Раскладывал по сумрачным полочкам своего медленного разума одни догадки и отправлял в забытье другие, иногда спохватывался и возвращал то, от чего отказался… Ткал из осколков мифов и реальностей идеальный, объясняющий все странности нарратив.

И сейчас, когда Одиссей увидел, как синий свет пытается сложиться в фигуру там, где стояла Схазма, но раз за разом не может — он наконец сложил всю картину целиком. И понял.

— Небытие, — резко сказал Фокс.

Вся сила Древних без остатка перешла к Схазме, она взвыла от восторга, пульсируя невыносимой мощью. А человек почувствовал, как растворяется в отсутствии времени и пространства, в пустоте смыслов и помыслов, нулевой сумме несуществующих величин.

Но что-то неуловимое и тонкое удержало его на самом краю. Пронзило и удержало, не дало перестать быть. Поэтому Одиссей ощутил всё то, что произошло следом.

Силы Древних столкнулись с отсутствием сил и взорвались, пытаясь охватить бездонное, в конвульсиях канули в бездну, у которой нет пределов и причин. Всё, что было таким огромным, во мгновение ока стало крошечным и гаснущим без следа. Схазма плакала, как ребёнок, увидев бездну, крича судорожные вопросы и распадаясь на незнающие ответов комки. Её вера в торжество жизни истратилась вместе с ней. Праклетки сопротивлялись удивительно долго, они предали Схазму, как и пророчил Фокс. Они метались и менялись, пытаясь познать несуществующее, эволюционировать вне среды и выжить в нигде.

Но не смогли.

Всё было стёрто, смолкло и умерло, а потом не родилось. Да ничего никогда и не было.

Даже едва существующего Фокса стиснул мучительный спазм распада.

Небытие победило в битве, которая никогда не свершалась.

Человека швырнуло на колени, он вернулся в жизнь, и перед ним зияла бездна, переполненная пустотой. Её хватило бы на тысячи, миллионы галактик, на всю предельность вселенной, на все вселенные, какие можно придумать и вообразить. Её хватило бы на всё.

Одиссей застонал от боли, и это была не боль тела, а страдание сознания, жизни и бытия. Это было то великое знание, в котором крылась бездонная печаль. И он иглой каждого заострённого нерва испытал всепоглощающую тоску, раздирающую его существо, когда понял, почему архаи угасли, познав сущее. Они осознали неизбежность небытия.

Человек увидел, как мал и беззащитен перед бездной, а она безмолвно стирала всё вокруг. Вода исчезла вместе со всеми следами космоса, и Фокс вспомнил, насколько чёрный, бархатный и «пустой» вакуум был осмысленным, разнообразным и живым по сравнению с истинной пустотой…

Фигуры древних и первых рас распались и погасли, не осталось ничего, кроме мёртвой планеты из застывшей чёрной слякоти, и Одиссея Фокса, последнего оплота перед равнодушием небытия.

Его руки