Борис Тараканов - Колесо в заброшенном парке Страница 44

— Обо мне?!

— Да, Учитель. Он очень лестно говорил о вашей музыке и сказал, что хочет сделать вам заказ. Как он узнал, что мы знакомы — до сих пор понять не могу…

— Какой заказ? — перебил Виральдини и невольно подался вперед. Глаза у него блеснули.

— Что-нибудь значительное. Фундаментальное… для солистов, хора и оркестра. Может быть, мессу?

— С некоторых пор, мой мальчик, я не пишу духовную музыку, — сказал Виральдини, снова откидываясь в кресле.

— А может, ораторию или кантату? Сейчас умами публики владеет Гендель, но ведь вы… вы же значительно глубже чувствуете… Кстати, тот благодетель не ограничивал в выборе темы и формы… Послушайте, а может быть, оперу! Что вы скажете, например, об «Орфее и Эвридике»? Это же глубочайший сюжет! Все силы ада ополчаются против бедного прекрасного певца. А как вы это можете сделать! Я просто предчувствую, как это будет звучать! Генделю и не снилось…

«Главное, не дать ему догадаться, что заказчик — я… Но у меня есть неубиваемый аргумент — изрядная сумма, которую я оставлю ему во что бы то ни стало. Откуда такие деньги у простого музыканта? А про богатого, щедрого, но эксцентричного дядюшку, старика Стефано Гуарески, ему лучше не напоминать. Тем более, что Учитель в свое время отказал старому сумасброду в написании Реквиема…»

После ухода Гуарески Виральдини долго смотрел на стопку золотых дукатов, оставленную на столе.

«Мой милый мальчик, Джанни… Боль моя… Помню, пять лет подряд я бился с твоим характером. Победил не я, а Характер. Зато какая радость была, когда у нас что-то получалось и звучало наконец так, как должно звучать… Вот ведь выдумщик, однако, — кони, маски, похищение… — Виральдини улыбался. — Но делаешь ты это от чистого сердца, у тебя щедрая, открытая душа. Разве я мог отказаться, как тогда с Реквиемом?.. Мальчик мой, как же мне теперь уберечь тебя… вот новая забота…»

Привычные мысли смешались, и среди них появилась еще одна, незнакомая. Виральдини прислушался… Где-то вдалеке тихо-тихо звучала песня Орфея. Словно ключик забил в пустыне, в центре выжженной души. Маэстро глубоко вздохнул. Если бы он мог плакать, он разрыдался бы.

Ватная тишина оставляла его…

Москва, 2005 год

Библиотека Национального музыкального фонда находилась в старинном особняке недалеко от станции метро «Белорусская». Вовка с деловитостью заправского «каталогоанатома» препарировал основную картотеку и наконец нашел, что искал. Подойдя к стойке, он заказал книгу музыковеда Александра Орлова-Сокольского «Антонио Виральдини. Жизнь и творчество».

— Прекрасный выбор! — уважительно отозвалась молодая словоохотливая библиотекарша. — Эта книга у нас давно, но ее так редко берут. Мало, знаете ли, знатоков настоящих. Я сама музыку Виральдини не слышала, но отзывы самые положительные… Вы музыкант?

— В некотором роде… — уклончиво ответил тот, подумав про себя: «Уймись же, дура!»

— Пианист?

— Да! — рассердился Вовка, хватая со стойки принесенную книгу. — Музыкальный работник детского сада. «В лесу родилась елочка» лабаю гениально!

— Так, пять минут вам! — раздался за спиной хриплый голос уборщицы. — И все, библиотека закрывается. Сегодня короткий день. Нечего вам тут…

Странная была женщина эта уборщица. От нее исходило хроническое недовольство жизнью вообще и им, Вовкой, в частности. Вовка расписался в формуляре, кивком поблагодарил библиотекаршу и спустился вниз. В гулком вестибюле не было ни души, а входная дверь оказалась запертой.

— Эй, есть кто?

Эхо откликнулось густое и неразборчивое. Вслед за ним появилась все та же уборщица.

— Ну чего разорался, как павиан! Сейчас пол протру и открою. Успеешь.

— Да я и не тороплюсь…

— Понасрали-то, понасрали… — басовито гудела уборщица, ловко орудуя тряпкой. — Интеллигенция хренова, пес их возьми…

В переходе на станцию «Белорусская-кольцевая» стоял небольшой оркестрик и с десяток слушателей. Молодые ребята играли старательно и добротно — посвистывала флейта, вздыхали валторны, пели скрипки, что-то негромко рассказывала контрабасу виолончель… Звучал любимый вовкин «Пасторальный менуэт» из «Четырех эпох». «Да… — подумал Вовка. — Старина Антонио теперь в фаворе».

Серебристые звуки ударялись о низкий потолок, устремлялись в дальние закоулки, чтобы возвратиться оттуда деликатным эхом… Отзвучали последние аккорды. Немногочисленная публика зааплодировала, послышался звон мелочи о дно стоящего на полу скрипичного футляра.

— Гнесинка? — поинтересовался Вовка у субтильного контрабасиста в больших очках.

— Обижаете, — важно ответил тот. — Мерзляковка!

Вовка достал бумажник, намереваясь отблагодарить музыкально-студенческую братию символическим подношением. В этот момент долговязый альтист пихнул локтем миловидную флейтистку и громко спросил:

— Ну что, Новоселова! Убедилась теперь, как попса в переходе по кайфу идет?

Вовка убрал в карман бумажник и отправился прочь с неясным чувством, будто его чем-то обидели. А чем именно — толком и не поймешь.

Исследовательский центр «Чизанелли» в Пизанских горах, 2005 год

— А что будет? — спросил Магистр. Низкий абажур зеленой лампы освещал только нижнюю часть его лица. — Если мы физически перетянем его сюда, для того времени он просто умрет. Меня волнует другое — сколько сможет продержаться эта «привнесенная материя» в нашем мире?

— Не распадется ли он на атомы? Вы это хотите сказать? — Доктор Безекович сложил руки домиком. — Не думаю, что здесь стоит чего-то опасаться. Я подготовил физическую замену в лице моего пациента Алексея Харченко. В состоянии измененного сознания он давно мнит себя Виральдини.

— Потому-то вы и рекомендовали его в качестве донора для переноса Виральдини в наше время?

— Харченко давно уже использует мою «Методику межвременного взаимодействия». Он несколько месяцев находится в контакте с Виральдини. Это придаст эксперименту определенную стабильность. С другой стороны… ведь вы добыли череп Виральдини?

— Да. Это стоило нам больших трудов и денег.

— Но оно того стоило! Вы ведь знаете, какую энергоинформационную нагрузку несут человеческие останки?

— Мне ли не знать… Даже в Средние века, если вы помните историю, при отлучении от католической церкви уже умершего еретика обряд совершали над останками, специально вырытыми из могилы. И при этом было весьма желательно иметь именно череп.