Анатолий Горбов - Джин с Толиком Страница 48

Я никогда не разделял свингерских взглядов, и к физической измене относился так же, как и к любой другой. Измена – она и в Африке измена. Это предательство, унижение и боль. Я не позволял себе подобных поступков в отношении своих девушек, и считал, что вправе рассчитывать на такое же отношение ко мне. Видимо, ошибался.

Но одно дело – просто узнать об измене, а совсем другое – стать ее невольным участником, не имея возможности это предотвратить или каким-то образом изменить вопиющие события. Ведь они уже произошли, они уже в прошлом, и это остается принять, как данность.

«Ну что, накаркал? Затяжная позиционная война, никаких событий из ряда вон? На тебе, событие года! Событие десятилетия! Событие всей жизни!», – я отпустил ничего не понимающего кота на волю, а сам прошелся по комнате. В голове шумело. Казалось, что вокруг стоит с десяток старательно гудящих трансформаторных будок. Вернулось обычное человеческое зрение, но не до конца – перед глазами плавали несколько вращающихся огненных кругов и веселеньких розовых крестиков. В голове стучала кровь, которая тут же хлынула носом, и я, запрокинув голову наверх, побрел в ванну, по дороге захватив какую-то тряпицу, чтобы не портить кровью белоснежные бамбуковые полотенца.

Я был зол, мне хотелось крови – и я почувствовал ее вкус, так как малая часть через носоглотку проникла на язык. Впрочем, долго наслаждаться вкусом крови мне не пришлось – он тут же сменился пошлым вкусом колбасы, а тряпица, которую я, после промывки носа, приложил к лицу, на ощупь казалась Джином.

Жрать колбасу и вытирать нос собственным котом было невыносимо, хоть это все и являлось галлюцинациями моего засбоившего мозга. Особенно невыносимо это было в моем – до предела расстроенном – положении. Это выставляло постигшую меня трагедию в каком-то совсем уж несерьезном свете, превращая ее в водевиль, или, того хуже – в анекдот.

Чтобы понять мои нетривиальные ощущения, представьте, будто на ваших похоронах вас с гробом дважды роняют, и вы оба раза вываливаетесь из своего последнего, самого скромного по размерам, пристанища. Причем в первый раз с вас слетают штаны, и все скорбящие в прострации пялятся на ваши (хотя, конечно же, не ваши, а случайно на вас оказавшиеся) – огромных размеров – красные семейные трусы с черепашками в солнцезащитных очках. А второй раз, уже не далеко от собственной могилы, вы падаете в коленно-локтевую позу – как будто пытаетесь уползти с кладбища…

Звонить Ире в Москву я не стал. Во-первых, она сама мне звонила пару часов назад, и, уложившись в одну минуту, похвасталась, что у нее все хорошо. На прощание пожелала всего наилучшего Джину с Толиком, как то: не съесть друг друга в отсутствие женщин, и ни под каким соусом подобное отсутствие женщин без нее не исправлять. То есть не водить посторонних кошек домой. Меня еще тогда просьба насчет кошек несколько удивила – Ира никогда не шутила в таком ключе. Видимо, на воре – что болит, то горит.

А если уж быть до конца честным – не стал звонить из элементарной трусости. Пока существовала возможность объяснить увиденное и услышанное мною каким-нибудь другим способом – кроме того, что все так и произошло в действительности, я цеплялся за нее, как правильный бультерьер за врага. Я старательно слюнявил эту возможность и сжимал в зубах, делая себе больно, а самой возможности – непереносимо больно.

Всю пятницу из головы не шло вчерашнее происшествие. По дороге на работу я дважды чуть не попал в аварию, причем оба раза – по своей вине. Машине нужно было дать отстояться пару дней, как я и делал иногда, даря своим мозгам легкую профилактику. Кстати вспомнилось о покраске, которую обещали провести на этих выходных – вот и отдохну.

Думать о том, что все показанное мне Джином – истина в последней инстанции, я не хотел, потому как это было чревато, как минимум, увольнением по собственному желанию. А как максимум – двойным убийством…

К счастью, в пятницу Колосова на работе я не видел – не знаю, просто ли мне повезло, или он там действительно не появлялся весь день. Этот факт, по крайней мере, избавил Толика Толиковича от избиения собственного шефа по причине, вполне достаточной для долгого принудительного лечения, ибо все галлюцинации нужно лечить, особенно такие яркие!

Положенное время на рабочем месте я «отбыл», никакой работой не занимаясь – рыскал по интернету, шлифуя свои знания по синестезии и прочим, актуальным для меня, понятиям. Ничего особо ценного мною обнаружено не было, и это лишний раз подтверждало собственную уникальность – точнее, уникальное действие на родной организм всякой химической дряни вроде «шизы».

После работы я сразу поехал в автосервис, и оставил им машину. Обещали покрасить к понедельнику – ну и слава богу, эта грунтовка на капоте и крыле сильно раздражала – примерно так же, как нечищеные туфли.

Когда я подходил от автосервиса к остановке общественного транспорта, меня ждал очередной сюрприз – прямо навстречу, распространяя отвратительный смрад, шла пустота и грязно материлась. Воняла она мочой и немытым телом, была довольно сильно пьяна и при этом чем-то раздражена – если вообще можно давать подобные характеристики пустоте.

Посторонившись, я пропустил это облако ненависти мимо, и немного пробежался к стоявшему автобусу, заходя в который больно ушиб ногу о ступеньку. Уже собираясь зашипеть, втягивая в себя сквозь зубы воздух и тихонько ругаясь, я заплатил водителю, и вдруг понял, что боль куда-то подевалась, а на меня прет, стремясь к выходу, жуткого вида бомж с измятым лицом в проросшей щетине, с симметричными лилово-синими фингалами под каждым глазом. В провале его ощерившегося рта чернел (!) единственный видимый зуб – передний верхний, троечка где-то, а на правом рукаве, наиболее активно расчищающем себе проход в мою сторону, висела огромная сопля радикально зеленого цвета. Сказать, что меня это очень настораживало – значит, не сказать ничего.

Опешивший от такой напористости (да кто его вообще в таком виде в общественный транспорт пропустил?), я хотел было голосом Наины свет Киевны поинтересоваться: «А зубом они не цыкают?», когда этот монстр прошел сквозь меня и ссыпался по ступеням в сторону выхода из автобуса, давным-давно отъехавшего от остановки… Я зажмурился и втянул в себя голову, мне было жалко это существо, выпавшее из салона на полном ходу…

Глава тридцатая, в которой все тайное начинает становиться явным

Измена есть измена. И неважно, будете ли вы прыгать в постель или медленно заползать.

Паренек лет семнадцати, вполне сформировавшегося неблагополучного вида, неопрятно чавкающий жевательной резинкой, с восхищением глазел на меня, пригибающегося и кривляющегося без всякой на то причины, бледного и откровенно испуганного. Нет, для него, конечно, причина была абсолютно ясна – ему было не ясно, как ЭТО называется, и у какого дилера ЭТО можно приобрести. Но уже готов был платить любые деньги за препарат с таким прикольным действием…