Павел Амнуэль - Что там, за дверью? Страница 58

Душно, по-видимому, стало не мне одному: раздвинув шторы, доктор поднял раму одного из окон, и в комнату влетел, раздувая тонкий занавес, свежий вечерний ветерок с запахом сопревших трав и далекой фермы. В иное время я, пожалуй, счел бы этот запах не очень приятным, но сейчас вдыхал его, будто аромат сладких духов. Тяжесть в груди рассосалась, и я обратился к Каррингтону, сидевшему в глубокой задумчивости и будто даже не заметившему, что сеанс закончился:

— Что скажете, мистер Каррингтон? Удивительная встреча, не правда ли? Убежден, что вы не ожидали ничего подобного и теперь теряетесь в догадках о том, как примирить с реальностью сказанные духом слова.

— Я бы хотел обсудить эту проблему с вами наедине, сэр Артур, — отрывистым голосом произнес Каррингтон. — Но прежде совершенно необходимо…

— Да, конечно, — поспешно согласился я, подумав, что бывший полицейский сейчас произнесет слова, о которых впоследствии будет сожалеть.

Берринсон между тем подал Эмилии (Эмме?) руку и ! повел к двери, будто герцогиню Девонширскую с бала при дворе короля Генриха Восьмого. Я не ожидал, что доктор мог так элегантно и с такой врожденной уверенностью вести даму в ее палату, как на танец.

— Дорогая Эмилия, — говорил доктор (значит, все-таки Эмилия?), — вам нужно отдохнуть, сейчас я пошлю к вам Марту, она с вами посидит, почитает, ужин принесут в вашу комнату, убедительно вас прошу, дорогая, не выходить и успокоиться…

— Я спокойна, — только и успела произнести девушка, прежде чем доктор передал ее стоявшей за дверью Марте. Легкие шаги женщин удалились, и Берринсон обернулся к Нордхиллу. Лицо доктора разительным образом переменилось, теперь оно выражало жесткую уверенность в том, что слова, которые Берринсон намеревался произнести, должны быть поняты и приняты к исполнению без малейших возражений.

— Альберт, — решительно произнес доктор, — я больше не позволю вам столь откровенно мистифицировать…

— Доктор, — вмешался Каррингтон, прежде чем это успел сделать я, — вы позволите задать мистеру Нордхиллу несколько важных для расследования вопросов — в вашем присутствии, разумеется?

— Пожалуйста, старший инспектор, — недовольно ответил Берринсон и отошел к окну, демонстративно пожав плечами и всем видом показывая, что вмешается он в ту же секунду, когда решит, что поведение пациента дает к тому хоть малейший повод.

— Гм… — Каррингтон откашлялся и, бросив на меня взгляд, смысл которого я не смог определить, сказал, обращаясь к Нордхиллу, продолжавшему сидеть неподвижно и даже, как мне показалось, не понявшему, что сеанс окончен и ему больше не нужно тратить душевные силы, чтобы разглядеть очертания мира, недоступного восприятию никого другого из присутствующих: — Альберт, вы меня слышите?

— Да, — коротко ответил Нордхилл, не меняя позы.

— Откуда вам известно, что Эмилия Кларсон и убитая четыре года назад Эмма Танцер — одно и то же лицо?

Нордхилл поднял на Каррингтона ничего не выражавший взгляд, в котором по мере того, как до пациента доходили сказанные бывшим полицейским слова, появилось сначала выражение искреннего изумления, а затем ощущение жалости и боли — во всяком случае (хотя я мог и ошибаться), мне показалось, что именно эти чувства овладели молодым человеком, когда он узнал, кем на самом деле была девушка, которой в последние недели он оказывал знаки внимания.

— Эмма Танцер? — переспросил Нордхилл. — Почему вы так решили?

— Во-первых, — сказал Каррингтон, — она сама ответила так на заданный вами вопрос.

— Мной? — нахмурился Нордхилл. — Я не задавал никаких вопросов. То есть я хочу сказать, что вопросы задавал не я.

Каррингтон посмотрел в мою сторону, и я счел благоразумным вмешаться.

— Дорогой Альберт, — сказал я. — Вы замечательный медиум, готов в этом поклясться, я редко наблюдал такое быстрое вхождение в состояние транса… Конечно, вы не помните ни слова из того, что вашими устами говорил дух…

— Почему же? Помню, — пожал плечами Нордхилл. — И, к вашему сведению, сэр Артур, я никогда не впадаю, как вы говорите, в состояние транса. Вы прекрасно знаете, что это вовсе не обязательно при общении с духами. Нужна лишь определенная сосредоточенность, и я достигаю ее действительно достаточно легко — сказываются тренировки по индийской йогической системе, которую я изучал — самостоятельно, правда, — по книге, которую как-то нашел в отцовской библиотеке. Мой отец был простым фермером, но любил читать и покупал книги без разбора. К сожалению, он умер в девятнадцатом, мать умерла раньше, и все пришло в упадок…

— Хорошо, — сказал я примирительно. — Это не был транс, и вы все помните. Что же вы запомнили, друг мой?

Нордхилл смотрел на меня с недоверием, в моих словах ему чувствовался определенный подвох, но вопрос был задан, доктор не вмешивался, не находя пока достаточных оснований к тому, чтобы прервать наш разговор, и Альберт ответил, потирая левой рукой переносицу:

— Это был дух… да… Женщина, которая назвалась тетушкой Мэри. И еще был мужчина… полицейский следователь… Он все делал неправильно! Он не понимал! Полицейские своими действиями в процессе расследования часто првоцируют преступников. Создают тот мир, в котором им удобнее работать…

— Вы спросили, и мы все тому свидетели, — напомнил я Альберту, — голосом женщины, представившейся как миссис Мэри, помнит ли Эмма, как ее убили.

— Я спросил…

— И Эмилия рассказала о том печальном событии. Она не могла знать, как все произошло, ее голосом, похоже, говорил дух погибшей Эммы! Впервые — а у меня богатый опыт спиритических сеансов — не дух отвечал на вопросы медиума, а один дух отвечал на вопросы другого.

— Всегда, — сказал Нордхилл, — на вопросы одного духа отвечает другой. Когда вы задаете вопросы духу Наполеона или Рамзеса, именно ваш бесплотный дух, как волна радиопередачи, пересекает миры и вселяется в тело медиума в другом измерении. В том, например, где вы умерли, или в том, где вы еще не родились, или в том, где вас никогда не было и никогда не будет…

— Альберт, — сказал Каррингтон, сочтя, видимо, слова Нордхилла лишенными смысла, а мои вопросы — отдаляющими от истины, хотя именно те вопросы, что задавал я, могли приблизить нас к пониманию самой удивительной тайны, с какой мне приходилось сталкиваться в своей жизни, — Альберт, откуда вам известно, что Эмилия Кларсон и Эмма Танцер — одно и то же лицо?

— Но я впервые об этом слышу! — воскликнул Нордхилл и в отчаянии обратил свой взгляд в сторону доктора. Берринсон незамедлительно взял инициативу в свои руки и решительно сказал: