Юханан Магрибский - Среброгорящая Дремчуга

Юханан Магрибский

Среброгорящая Дремчуга

Посвящается одной минчанке, которая сочиняет рассказы, не читает романов и выращивает розы

Светлана готовится к Смотринам

Солнце заливало беседку сквозь просветы высоких окон, сквозь не сведённый до конца мраморный купол, щедро расцвечивая мозаичный пол, играя на медных поручнях полукруглых, прильнувших к стенам скамеек. Разросшийся густо-зелёный вьюнок нежился в его лучах и только больше курчавился, подставляя свету резные листья цвета тёмной хвои. Должно быть, он чувствовал себя полноправным хозяином беседки и обвивал её белый мрамор бережно и осторожно. На скамейке сидела девушка, так невесомо, словно только лишь опустилась на неё. Она позволила себе чуть откинуться назад и прислониться спиной к нагретому камню. Её кожа казалась такой же белой, как мрамор, с теми же тонкими прожилками вен, белое платье, сложное и многослойное, кружевное и воздушное, слишком спирало её дыхание, делая его совсем уж лёгким, и голова её чуть кружилась, пока глаза скользили по пестроте мозаичных камешков, по знакомому с детства узору, который петлял и повторялся, окружая гордого желтоглазого перепелятника, птицу Велемировичей, ястреба, который с незапамятных времён украшал щиты сынов и платья дочерей древнего и гордого рода. В полуприкрытых полуденной дремотой глазах девушки ястреб поворачивался, моргал и встряхивал головой, когда ветер слишком уж трепал его пёстрые перья.

— Милостивая государыня, — послышался мягкий голос, протянувшийся и повисший в густом солнечном воздухе. — Сударыня, Светлана Драгиславна, очнитесь, молю вас, — не умолкал голос, и ястреб вздрогнул, встрепенулся, уставился жёлтыми круглыми глазами на потревожившего покой своей госпожи наглеца, гневно распушил перья.

— Милая моя, Светлана Драгиславна, прибыли подводы из Чернохолмовой…

Ястреб моргнул и застыл полустёртой мозаикой на полу беседки. Девушка вздрогнула, выпрямилась, распахнула глаза:

— Они привезли розового шёлка?

«Тридцать сотен локтей исмирского розового шёлка в свёртках по тридцать локтей каждый, сорок одна марка за свёрток или пять тысяч восемьсот золотых за всю поставку, что, с дорогой и охраною даст все семь тысяч» — пролетела без единой запинки мысль, прогоняя из её увитой чёрными локонами головки всякий сон.

— Всё в лучшем виде, сударыня, — улыбался старый слуга, одетый в дорогой камзол: душный, тяжёлый, расшитый золотом.

— Дядя Шиховец, ты пересчитал свёртки?

— Обижаете, сударыня, как же не пересчитать? Все сто, и ещё пять, передали в подарок на Большие Смотрины купцы Езинтхорской компанеи.

— Эсинткорской, — не задумываясь поправила его Светлана. — Ты проверил ткань? Тонкий шёлк, не подделка, не льняная труха, цвет ровный, чуть, словно бы, светящийся на солнце, и ещё — соль. Товар везли морем, ты проверил, что морская вода не испортила ткани?

— Всё как вы говорите, сударыня, не извольте беспокоиться, — заверил её старик. — Одно только: сложить товар на склад — тогда как бы не отсырел, эвон какой воздух волглый, или сейчас же раздать обойщикам, но этим разбойникам доверять — последнее дело, сударыня, да и каменщики ещё подновления не завершили в Дальней Чайке и Высокой Ласточке, хотя Сова и Тетерев уже закончены. Вот я и думаю, может, раздать для Совы-то с Тетеревом свёртков по семь, чтобы работа шла, а остальное придержать, но тут как бы в Ласточке не зароптали, гордые же, а ещё…

— Идём, я хочу сама посмотреть товар, — оборвала его девушка, решительно поднимаясь.

Она заспешила прочь из сада, и мелкие камешки, усыпавшие дорожки, извивавшиеся между буйно разросшимися кустами благоуханного шиповника и душистой малины, хрустели от её шагов. Она шла стремительно, совершенно не щадя старика, быстро запыхавшегося и отставшего. Однако дождалась, пока он, отдуваясь, добежал до кареты и вскарабкался на задник.

— К складам! — бросила она кучеру, и кнут, так же кратко и хлёстко, как её приказ, ударил по спинам серых лошадей, зарокотали колёса по неровным камням мостовой.

Чтобы добраться до складов, нужно было сперва обогнуть по широкой дуге усаженных старыми клёнами улиц кремль, подъехать к Высоким воротам — когда же, наконец, снесут эти стены? В Дремчуге совершенно невозможно стало жить, у въездов и выездов из верхнего города всегда толкотня, и приходится ждать, порой даже по четверти часа! Если уж не срывать стены (всё же наследие веков), то можно хотя бы пробить новые ворота, но, нет! Старики всё чего-то боятся! — затем по пологому спуску Гостевой и ещё пропетлять немало где-то в подоле, у самых окраин. Светлана набрала в грудь воздуха и медленно, прикрыв глаза, стала выдыхать. Мостовая совсем скоро стала неровной, колёса подскакивали, и её укачивало, и то ли от волнения, то ли от духоты и качки, на лбу девушки выступила испарина.

Последние две недели Светлана думала только о том, как ей не подвести отца. Столица должна быть готова к Смотринам. Ни придирчивые исхирцы, ни заносчивые драхляшты не должны ни в чём знать отказа. Ни они, ни свардляты, аштенохи и лужичане, бередеи и свиволги, никто. Дремчуга — гостеприимнейший из городов Нижнего Полесья. На три недели Смотрин нужно было столько всего, что голова шла кругом. Из одной только еды должно было уйти сотни четыре быков, полторы тысячи поросят, тетеревов до семи тысяч, перепелов и куропаток совсем уж без счёту. Придётся опустошить погреба всей Дремчуги, чтобы найти достаточно вина на разный вкус — красного или белого, сливового или яблочного, креплёного, молодого, сухого, сладкого, а ещё мёду, пива и квасу.

Светлану укачивало и мутило, и чужестранцы представлялись ей чёрною тучей саранчи, которая должна налететь на среброгорящую Дремчугу и пожрать всё, что только в ней есть, выпить из неё все соки, всю кровь, и тогда уж только подняться на крыло и со стрёкотом полететь дальше. «Что им за дело, — думала Светлана, — как живёт столица? Пережиток древности! Смотрины, нужно же было так назвать! — она даже легонько фыркнула, — словно женихи едут невесту выбирать! Что они надеются тут найти? Порыться в спальне старика Имбрисиниатора и выволочь оттуда новые заклинания, которые, наконец, подчинят немощным пустобрёхам волшебные силы? Да они из этой спальни только распутных мальчишек выволокут, стариковский гарем!»

Карета подскочила на камне, и Светлана до крови прикусила язык. Ей сделалось больно и очень обидно, слёзы сами собой потекли из глаз, но, забыв мгновенную слабость, девушка приказала себе остановиться и не рыдать, словно третьеразрядная певичка в кабаке, вместо того она стиснула зубы, ещё больше выпрямила спину и вскинула голову. Жёлтой радужкой соколиного глаза мелькнула искра в её сером взгляде.