Дариус Хинкс - Мёртвым сном

Дариус Хинкс

Мёртвым сном

Граф Ротенбург с кривой ухмылкой закончил рассказ и откинулся в мягкие кожаные объятья своего кресла. Он смотрел на нас поверх бокала, и в его пронзительных голубых глазах плясали отблески огня. Граф озорно рассмеялся.

- Ну, что? Языки от страха проглотили?

Раздалось покашливание и смех: мы пытались прогнать охватившее нас безрадостное настроение.

- Скорее от скуки, - фыркнул один из джентльменов. - Мне уже приходилось слышать эту историю, и, по крайней мере, один раз - из ваших уст!

- Ага, - подчёркнуто зевнул другой. - Полагаю, вы сами же злоупотребили собственным гостеприимством.

Я с некоторым трудом заставил себя подняться с кресла и побрёл к окну. Винный погреб графа Ротенбурга являл собой предел мечтаний любого жителя Нульна, и большую часть вечера мы провели в попытках проделать в его запасах хотя бы небольшую брешь. Помутневшим от выпитого взором я обозревал залитый лунным светом декоративный сад графа и пытался прогнать от себя наиболее неприятные моменты его рассказа.

Всякий раз, когда мы встречались, главной темой наших разговоров становились истории о неслыханных ужасах и загадочных происшествиях. Сомневаюсь, что кто-либо из нас сумел бы указать на происхождение этой мрачной традиции, однако теперь, кажется, каждое наше собрание становилось только предлогом для того, чтобы снова и снова погружаться в глубины самых нелепых фантазий. Я поёжился.

Мы, разумеется, высмеивали даже самые шокирующие рассказы, но я не переставал размышлять о том, к чему всё это могло нас привести. От нашего жгучего желания перепугать друг друга мне становилось не по себе.

Страшные сказки имеют обыкновение возвращаться и преследовать рассказчика.

- У меня есть история, - пролепетал кто-то сзади, - правда… вот не знаю, правильно ли это… стоит ли рассказывать её.

Комната разразилась смехом.

- Ого! - воскликнул граф, подаваясь вперёд в своём кресле, - что ты за притворщик, Гормон! "Не знаю, правильно ли это". Каково, а!? У нас здесь не кружок жеманных девиц!

Я отвернулся от окна и обнаружил, что пресловутый Гормон был невысоким, невзрачного вида пареньком, которого я раньше как-то не замечал. По-видимому, он был жутко пьян, и его усадили подальше от света камина, в тёмный угол подле двери. Когда наша компания обратила на него своё внимание, он сел обратно в кресло, укрывшись в нём, словно загнанная в угол крыса. Кажется, он уже жалел, что открыл рот.

Судя по всему, наш гостеприимный хозяин был заинтригован.

- Ну-с, племянничек, - обратился он к молодому человеку, - чем ты хотел с нами поделиться?

- Я не думаю… не уверен, можно ли… - прошептал тот, нервно ёрзая в кресле.

Мы молчали в ожидании, когда он продолжит.

- Я, вот, кое-что принёс…

Снова раздался взрыв дружного смеха; один из гостей принялся отчаянно хлопать себя по ноге.

- Он что-то принёс! Что-то принёс! Говорите, юноша! Мы жаждем развлечений!

Я вгляделся в облако табачного дыма, чтобы рассмотреть Гормона. В его выражении лица было что-то затравленное, что нельзя было приписать выпивке - он явно разрывался между страхом и желанием произвести на нас впечатление.

Ещё пару минут он отнекивался, пытался отвертеться, но скоро шум и разглагольствование гостей стали такими оглушительными, что заволновались даже слуги.

- Что ж, прекрасно! - прокричал он посреди общего гула с торжествующим и в то же время испуганным видом. - Я расскажу!

Красивое лицо графа искривила ухмылка, в комнате стало тихо. Я оглядел это сборище внимающих лиц. Вино и отблески огня придавали нам облик голодных демонов, с вожделением взирающих на беззащитную жертву. Я очень хорошо знал, что окончание истории Гормона будет непременно встречено вежливыми насмешками, но в тот момент мы все до единого жаждали услышать эту историю.

- Умоляю только, пусть это останется между нами! - волнительно прошипел Гормон.

Граф закатил глаза, но всё же зашикал на слуг, и те вышли.

Мальчишка нервно откашлялся и, отвернувшись, принялся копаться в сумке.

- У нашей семьи вот уже несколько десятилетий один и тот же доктор, - начал он. - Густав Инсель. Вы, может, слышали?

С какими-то бумажками в руке и с вопрошающим выражением лица он обернулся к нам.

- Это его дневник. Вернее, некоторая его часть. Господа, обещаете ли вы хранить молчание?

- Да живее, юноша! - так повелительно прикрикнул на него граф, что тот даже затрясся.

- Да… что ж, прекрасно, - вымолвил он, - уверен, все собравшиеся понимают, что в этом деле следует проявить осмотрительность.

Мы нетерпеливо закивали хоть и не имели ни малейшего понятия, о чём он говорил.

- Да… Густав Инсель. Когда я был ребёнком, он лечил меня от всевозможных недугов и почти каждый год регулярно выкачивал деньги нашей семьи. До прошлого года, по крайней мере. До нас дошли слухи, что он уехал за границу или даже был убит, так что моему отцу пришлось озаботиться поисками нового семейного врача. Однако, всего несколько месяцев назад он вернулся, и перемены в нём были ужасны. - Почти комичное выражение испуга показалось на лице юноши. - Трудно было поверить, что человек может так измениться меньше чем за год.

- Я бы ни на йоту не поверил этим бумагам, - продолжил он, держа в руках листы дневника, - если бы описываемые события не имели под собой реального основания. Судовые журналы и прочие свидетельства, кажется, подтверждают его слова; и барон, которого описывает доктор - не выдуманное лицо - я наводил справки, и оказалось, что он не только существовал на самом деле, но и исчез при самых загадочных обстоятельствах. И тот чужестранец, Мансул, он тоже существует.

- Ну, нет, я этого не вынесу! - воскликнул граф и, устремившись через комнату, выхватив у Гормона бумаги. - Мы сляжем в могилу раньше, чем ты примешься за первый параграф! Позволь-ка, я сам прочту!

Кажется, Гормон был слишком взволнован, или слишком пьян, чтобы противиться графу, и Ротенбург прошествовал обратно к своему месту уже с дневником в руках. Повертев его немного, он принялся читать: "Лишь в назидание поведаю я эту мрачную историю".

Лишь в назидание поведаю я эту мрачную историю. Сам же я хотел бы навсегда изгладить из памяти своей это трагическое предприятие. Однако долг мой ясен, и я не могу позволить этим ужасным фактам уйти в небытие. Даже сейчас, спустя каких-то несколько месяцев по возвращении обратно на юг, события, которые ранее преследовали меня в кошмарах, становятся размытыми и нечёткими. Как будто рассудок простого смертного отказывается понимать столь ужасающие картины; они копошатся и извиваются в моём мозгу словно черви - скользкие, неуловимые - стремятся улизнуть от более пристального внимания. Но я постараюсь пригвоздить их к этим страницам своим пером, ибо история моя должна быть услышана.