Артем Каменистый - На руинах Мальрока Страница 10

Господи – ну как же больно! Похоже, последние слова кричу уже вслух – на русском языке.

Плевать – в этих казематах хоть на марсианском матерись: всем безразлично.

В коридоре шум. Что это? Неужели время вышло? Убивать будут? Печально – я сейчас ни на что не годен.

– А почему ты один?

Похоже на голос одного из стражников – того, что в дверях встречал.

– А не знаю – не дали никого сегодня.

Этот голос впервые слышу.

– Одному не положено на ночь оставаться.

– Ну так оставайся – вместе будем.

– Губы закатай на их законное место. Меня пиво уже истомилось ждать. Так что сиди тут сам – завидуй.

– Я свое еще наверстаю, – ох и голос у этого гада – противный, скрипучий, дребезжащий. – Сидельцев сегодня много?

– У недоимщиков аж шестеро сидят. Тихие они, но если начнут в дверь ломиться, не слушай ничего. Утром обходчик пусть сам челобитные принимает – его для того и поставили. В левом тупике бесноватый. Простой бесноватый – священники сказали, что он не по их части: просто головой тронулся. Били его крепко и у них, и до них, и у нас, да и закован по рукам и ногам – не шевелится. А может сдох уже – по голове ему хорошо наваляли. Хотя живучие они – должен оклематься… Будет опять орать – пускай орет.

– Вдруг и вправду сдох – так выносить надо, пока не завонялся.

– А ты пойди к нему и проверь. Он, говорят, когда вязали, мужику руку отгрыз у локтя.

– Да иди ж ты! Вот сам и проверяй!

– Ха! А оно мне зачем надо?! В общую камеру тоже не заглядывай – там разбойных ребят набили под самый потолок. На западной дороге целую шайку повязали – добаловалось ворье. В трактире упились, что на сорочьем перекрестке, а кто-то страже донес, ну и взяли их разморенными. Работы палачу теперь на неделю – там, небось, половине надо ноздри рвать, а остальным пальцы резать или руки рубить. Да и подвесить поближе к небесам не мешает некоторых. Следи за ними в оба: сволота там еще та – один хитрожопее другого. В колодной парочка сидит, но от тех вряд ли шум будет, или хлопоты какие. Да и какие хлопоты от колодников? Все понял? Ну бывай тогда – закрывай за нами.

В коридоре зашумело, залязгало, затихло. Видимо дверь закрыли на ночь.

Епископ, не пропустивший из диалога тюремщиков ни слова, громко прошептал:

– Дан – он один на ночь остался! Удача! Эх – нам бы в коридор только выбраться!

За решеткой посветлело – кто-то неспешно топал по коридору, видимо с факелом в руке. Так и оказалось – перед "камерой" показалась фигура тюремщика: невысокий, толстый, коротконогий. Подробности при таком освещении из моего положения рассмотреть нелегко, но серьезным противником вроде не пахло.

– За что сидите, колодники? – с насмешкой поинтересовался "дребезжащий".

– Шлюху не поделили, – епископ пояснил это столь непринужденным тоном и так молниеносно, будто неделю просидел здесь в ожидании именно этого вопроса, и вообще, является непревзойденным специалистом по продажным женщинам.

Хохотнув, тюремщик уточнил:

– Тех, кто шлюху поделить не может, в колодки не забивают. Врешь ведь!

– Мы в ходе ее дележки кабак разнесли, – пояснил Конфидус.

– Так вы я вижу повеселиться не дураки! Если не врешь конечно. А что хоть за шлюха?

– А ты что, господин тюремщик: всех шлюх знаешь? И новых и старых?

– Новых, наверное, не всех, а старых конечно. Их, бывает, за дело или просто так, попы сюда закрывают на денек-другой. Знакомимся, так сказать, – похабный смешок.

– Ну эту, значит, точно знаешь. Имя не скажу, но на вид старая. Очень старая. Беззубая совсем. И седая, а морда как у тебя точь-в-точь. Знаешь: зря ты здесь время теряешь. Платье раздобудь, и сможешь неплохо подрабатывать, не хуже чем она. Вы ведь будто близнецы.

– Ты, колодник, языкаст больно! Смотри – договоришься! Не поленюсь самолично пяток плетей всыпать: мне руку набивать надо – в палачи думаю податься… денег там побольше, чем у надзирателей выходит. Так что язык свой проглоти! Молчишь? То-то!

– Молчу-молчу. Просто перепутал тебя.

– С кем это?

– Да говорят, служит у вас тут один…

– И?

– Что и? Семейное дело у них: все бабы в семье этим самым подрабатывают. Не руками. Когда ты оживился при словах о шлюхах, так я и решил, что он и есть.

Тюремщик, сплюнув, пригрозил кулаком, хотел что-то было сказать, но, не рискнув продолжать беседу с не по сану вульгарным Конфидусом, отправился дальше по коридору.

Епископ своим обычным, серьезным тоном, тихо пояснил:

– Знаю я таких болтливых – если не отшить сразу и грубо, то на всю ночь треп устроит. Скучно ему одному, вот и ищет уши с языками. А разозлить его маленько не помешает – для будущего дела полезно иногда. Дан – вы там как?

– Сам не знаю, – ответил честно. – После той шутки, что вы проделали у брода, заживает на мне все быстро, только на этот раз сам не пойму, как там. Устал я… Конфидус… очень…

– Дан… я ничем не могу вам помочь. Я даже не понимаю, что вы сейчас там делаете.

– Сам не знаю… сейчас немного дух переведу, и попробую освободиться.

– Цепи порвете, что ли?!

– Перегрызу…

Епископ заворочался, и, если не обманули уши, сдавлено выругался. Наверное, обманули: не укладывается в голове, что этот почти святой человек способен на низменное сквернословие.

Глава 3. Кое-что о побегах

В силу врожденного гуманизма (осложненного воспаленным человеколюбием) местные тюремщики не стали закрывать меня в колодки. Этот агрегат, предназначенный для превращения заключенных в предмет камерного интерьера, не регулировался по высоте – мне бы пришлось стоять, опираясь на покалеченные ноги. Заплечных дел мастера поступили проще: усадили у стены и пропустили цепь ручных кандалов через загнутое кольцом ушко железного штыря вбитого в стык кладки.

Все – теперь убежать из камеры инвалиду будет несколько затруднительно.

Так они думали.

Перегрызать цепи я даже пытаться не стал – зубы у меня от всего пережитого в алмазные не превратились. Штырь тоже чересчур крепок для них, но кое-какие варианты имелись.

Стены сырые, заплесневелые. Штырь забит меж камней давненько. Обычное железо, а, значит, проржавело на совесть – условия ведь соответствующие. Нет, сломать стержень нечего и думать – коррозия не настолько разгулялась. Но, если мыслить логически, поверхность металла сейчас превратилась в труху, что не лучшим образом отразилось на его сцеплении с тюремной кладкой.

Ушко штыря неудобное – обхватить трудно. Я и не стал: начал закручивать цепь, извиваясь на гнилой соломе, будто червяк. Поначалу дело двигалось успешно, но на каком-то этапе возникли сложности: многократно перекрученная цепь начала вести себя, будто лом пудовый – не хотела поддаваться. Настал момент, когда, несмотря на титанические усилия, все застопорилось на середине оборота – я был не в силах его завершить.