Дмитрий Емец - У входа нет выхода Страница 10

Тилль, засопев, дернул себя за кабанью голову на короткой цепочке-ошейнике.

«Сущий барбос!» – одобрительно подумал Гай.

Глава 4

НА «ВОЛОКОЛАМСКОЙ»

Между станциями «Щукинская» и «Тушинская» пассажиры, следующие по Краснопресненскому радиусу, могут увидеть в окне вагона станцию «Волоколамская».

Эта станция предназначалась для жителей жилого массива, так и не построенного на месте Тушинского аэродрома. На станции отсутствуют выходы на поверхность и наружная отделка, лишь несколько лампочек освещают пустынную платформу и два ряда опор.

Станция типовой конструкции, колонная, мелкого заложения.

Между вагонами в метро рискуют ездить только подсознательные самоубийцы, диггеры и шныры. Молодой человек, в последнюю секунду заскочивший между последним и предпоследним вагоном тронувшегося поезда на «Тушинской», принадлежал сразу к трем группам. Он был на двадцать процентов самоубийцей, на шестьдесят процентов диггером и на сто процентов шныром. Хотя сегодня шныровскую куртку ему заменяла толстовка с капюшоном.

Гусеница состава медленно протискивалась в тоннель. Поначалу она ползла лениво, но, раздухарившись, начала подергивать боками, желая почесать их о толстые провода в резиновой оплетке. Каждый рывок мог оказаться для человека в толстовке последним. Опора для ног у него была скверная, да и руками ухватиться толком не за что. А скоро он должен будет коснуться нерпи, и как держаться тогда – непонятно.

Из окон вагона пробивался свет. Он видел, как желтый четырехугольник, дрожа, скользит по оплетке. Всего метр отделяет его от людей в вагоне, которые дремлют, читают, слушают музыку, пишут эсэмэски. Интересно, кто-нибудь услышит его крик, если он улетит под колеса?

Он начинал жалеть, что ввязался во все это, когда гусеница замедлилась. Грохот состава размазался и перестал оглушать. Свет из окон не отражался больше от стен, а спотыкался о непонятно откуда взявшиеся вертикальные белые колонны.

Между третьей или четвертой колонной на секунду мелькнул свет. Кто-то включил и сразу выключил фонарь.

Для молодого человека в толстовке это послужило сигналом. Он зубами оттянул рукав, прикинул расстояние и, схватившись за льва на пылающей нерпи, ногой оттолкнулся от ненадежной опоры. Секунду спустя он летел в темноту, только за миг до приземления вспомнив, что сегодня он без смягчающей удары куртки.

Защищая голову, он упал плоско, как тряпка. Никаких перекатов, никаких кувырков. Нет смысла ради красивого приземления вгонять себе в спину кусок арматуры. Лучше обтереть пузом плиты. Пусть любимый город станет немного чище.

Лежа на животе, шныр повернул голову. Гусеница прощально вильнула и, электрически звякнув, скрылась в тоннеле. Юноша оперся на ободранные ладони и поднялся. Он стоял на недостроенной и законсервированной подземной станции, не имевшей эскалаторов и выходов наружу. Вокруг лежала железная перхоть большого города.

– Эй! Я тут! – нерешительно окликнул он.

– И мы тут! – отозвались совсем близко.

Молодой человек обернулся, без желания, точно мокрые носки, натягивая на губы улыбку. Луч чужого фонаря ударил его в лицо. Он попытался заслониться, но донести руку до лица ему не дали. В следующую секунду его скрутили так, что ему показалось, будто его зажало в тисках. Фонарь продолжал бить в лицо. Он скорее угадал, чем увидел три широкие фигуры.

Грубые ладони тщательно ощупали карманы куртки, подмышки, спину, обхлопали брючины до голени. Перерезав шнурки, быстро и со знанием дела отстегнули нерпь. Выгребли ключи, мобильник и перочинный нож с лезвием длиной в мизинец, о существовании которого он и сам едва помнил.

– Он тупой, – робко сказал молодой человек.

Ему посоветовали заткнуться. Один из державших был усатый, нервный и грубый. Другой – круглолицый, бровастый, внешне добродушный. Просто бритый Дед Мороз, до зимы решивший отдохнуть от бороды.

– Шнеппер есть? Атакующая закладка? – спросил Дед Мороз.

– Ага, сто штук, – неосторожно ответил юноша и получил тыльной частью ладони по губам. Как ни странно, именно от Деда Мороза. Лицо у того при этом было сострадательное, как у человека, вынужденного выполнять свою работу.

– Да нет у него ничего, – ответил тот, что обшаривал штанины.

– Умница! Потопали!..

Могучие фигуры сомкнулись, и его полуповели-полупонесли куда-то. Шагая, молодой человек в толстовке подумал, что, если бы он поджал ноги, этого никто бы не заметил.

Неожиданно берсерк, шедший сзади, издал короткое восклицание и направил луч фонаря себе под ноги. Из брючины шныра выбралась тяжелая пчела и деловито поползла по плитам платформы. Пчела ползла и светилась, как светится только что выкованный гвоздь.

Берсерк ударил ее каблуком. Под каблуком пчела примялась, но сразу расправила крылышки. Берсерк ударил ее во второй раз, в третий. Под конец он уже вращался на каблуке, ввинчивая упрямое насекомое в бетон. Когда от пчелы должна была остаться одна влажная кашица, он оторвал ботинок от плит. Пчела, живая и невредимая, сидела и чистилась, шевеля усиками и сгибая крылышки лапками. Никакой враждебности к тому, кто только что на ней прыгал, она не проявляла.

Берсерк присел на корточки и зажигалкой стал подпаливать пчеле усики.

– Живучая дрянь! Гля, отдергивает! – сказал он с торжеством.

– Не трогайте ее! – рванулся юноша в толстовке и снова получил тыльной стороной руки. На этот раз больнее, потому что удар пришелся перстнем.

– Оставь насекомое! – морщась, сказал усатый. – Так ей ничего не сделаешь! Сама издохнет, как моя когда-то.

Юноша в толстовке быстро посмотрел на него и опустил глаза. Пчела взлетела и, опустившись ему на капюшон, доверчиво поползла под воротник. Он с тоской ощутил, какая она тяжелая, точно литая.

В центре платформы лампы стали попадаться чаще. Берсерк, топтавший пчелу, выключил фонарь. Уже и без фонаря хорошо был виден стул, повернутый к ним спинкой. Антикварный, с упаднически выгнутыми ножками. Гораздо уместнее он смотрелся бы в загородном дворце пальмового диктатора, а не здесь, на заброшенной станции Московского метрополитена.

На стуле, положив локти на спинку, сидел Гай. Его охрана выстроилась не как обычно, цепью, а образовывала обширный четырехугольник. Изредка кто-нибудь подавал фонарем знак в глубь станции, и ему отвечали так же, кратким миганием. Причем каждый раз вспышки были из новых мест.

«Да их тут четверок восемь!» – прикинул юноша в толстовке.

Его подвели к стулу. Ткань спинки была светлее лица Гая, и юноша то и дело невольно переводил на нее взгляд. От Гая он видел только острые локти и приспущенное мягкое лицо.