Евгений Немец - Корень мандрагоры Страница 10

Мы сидели за партами и прилежно внимали рассказу высо–кой и грустной женщины (нашей учительницы) о девочке, кото–рая подходила ко всем подряд и радостно объявляла, что ее папа поправился. До этого папа очень долго лежал в больнице и перенес операцию, а может, и две. Дети, которым девочка упорно навязывала свое общение, в основном реагировали одинаково, они вопрошали: «Ну и что?» Но вот нашелся один славный мальчик, который порадовался вместе с героиней рас–сказа, весь разулыбался и ответил: «Как здорово! Давай нарвем цветов и пойдем его поздравим!» На этом история закончилась. Такой себе пресный рассказик, который я внимательно слушал, ожидая чего-то интересного в конце. Но развязка оказалась банальной и совершенно скучной, и я подумал, что лучше бы нам прочитали отрывок из Незнайки. Но тут учительница зада–ла вопрос, который меня насторожил:

– Дети, кто, по-вашему, в этой истории поступил правильно? В свои семь лет я ясно почувствовал, что меня держат за

дурака. Потому что было очевидно, какой ответ желает полу–чить учительница. Отец никогда не задавал мне вопросов, от которых я чувствовал бы себя глупым. Я уже хотел было за–смеяться, но, глядя на десяток рук, поднятых в желании поско–рее обрадовать учительницу «правильным» ответом, прикусил язык.

– Последний мальчик поступил правильно!..

Я не знал еще, что такое лицемерие, но за два месяца успел более-менее познакомиться с товарищами по классу и понять, кто что из себя представляет. Большая часть одноклассников, не задумываясь, послали бы девочку куда подальше. Но после того как учительница задала свой идиотский вопрос, это стано–вилось не важно, теперь главное заключалось в другом: не обя–зательно поступать правильно, достаточно знать, как поступать правильно. Это называется праведность.

– А ты что думаешь? – спросила меня учительница, обратив внимание на отсутствие активности с моей стороны. А может, на мою озадаченную физиономию, решив, что озадаченность –реакция на сложный вопрос.

Я сказал:

– А где он хотел рвать цветы?

Вопрос привел учительницу в замешательство. Я вниматель–но смотрел на нее и ждал, что она скажет.

В нашем поселке цветы не росли на улицах, и единственное место, где их можно было достать, – оранжерея. Но там их тоже не раздавали бесплатно. Как-то мы с товарищем решили пора–довать наших мам тюльпанами, и нам, застигнутым на месте преступления, пришлось спешно уносить ноги. Так что в свое время я усвоил твердо: если берешь чужое, можешь огрести тумаков. Ради выздоровевшего папы совершенно чужой для меня девочки я бы не полез в оранжерею – вот что я имел в виду. Сказать: «поздравляю» – пожалуйста. Улыбнуться – от меня не убудет. Но цветы – это перебор.

– Да какая разница! – наконец воскликнула учительница, все еще не понимая, почему я вообще на этих цветах сделал акцент.

Я отрицательно покачал головой и твердо сказал:

– Я не буду рвать цветы для чужого папы.

Кто-то хихикнул, кто-то повертел пальцем у виска. И в самом деле, кто ты, если не дурачок, когда отвечаешь то, что думаешь, а не то, чего от тебя ждут. В мире праведности честность не доб–родетель. Мало того, в среде праведности честность – синоним бестактности и даже вероломства. Ну что стоит ответить пра–вильно и тем самым дать учителю возможность со спокойной душой закрыть тему? Честный ответ – это посягательство на спокойствие и заведенный уклад, потому что на него необходи–мо реагировать, с ним необходимо считаться, а стало быть, тра–тить время, силы, а то и нервы. Нет, в мире праведности чест–ность – не добродетель.

– Наверное, мне стоит повидаться с твоими родителями, –произнесла учительница озадаченно.

Я пожал плечами, никакой вины за собой я не чувствовал. Но, как выяснилось позже, учительница не собиралась жало–ваться на меня. Она хотела ближе узнать родителей, чтобы, так сказать, прочувствовать среду, в которой варится ее подопеч–ный. Пыталась, как говорится, быть хорошим педагогом. Хотя можно ли быть хорошим педагогом, действуя в рамках террито–рии морали?.. Но мне это было уже неинтересно, потому что на том уроке я почувствовал дисгармонию, дисбаланс между мной и обществом, возникший только потому, что я не хотел делать то, чего от меня ожидали, и запомнил это на всю жизнь. Много лет спустя, анализируя свое прошлое, я пришел к выводу, что на том уроке я нашел своего первого червяка в яблоке этики. К моменту окончания школы этот плод уже кишел ими.

МОНАХ ОРДЕНА ЭЗОТЕРИКИ

Мару я знал лет пять. Его кто-то приволок на одну из наших студенческих пьянок. Мара скромно попил, еще скромнее поел, был немногословен и улыбчив. А когда понял, что компания попалась адекватная, быстро и качественно раскурил всех в водяной пар. Чем вызвал к своей персоне глубокую симпатию и уважение.

Мара слушал русский рок, регги и американский блюз, чи–тал эзотерику и философию и одевался как хиппи. Ну или по–чти как хиппи. Потертые джинсы, футболка с физиономией на–куренного Боба Марли, светлая шевелюра до плеч (как правило, собранная в хвост на затылке), высокие ботинки армейского образца, глаза за широкими окулярами корич–невого стекла, вызывающие ассоциацию с горнолыжными ку–рортами, и куча всяких кожаных фенечек и побрякушек-та–лисманов на шее и запястьях. Таким его видели прохожие на улице и клиенты магазина, в котором он работал. Я же за пять лет нашего знакомства сумел разглядеть в нем гораздо боль–ше, чем люди обычно замечают в посторонних. Вот, напри–мер, его волосы. Не русые и не белые, скорее цвета хорошо высушенной соломы и тонкие, как паутина. Складочки во–круг губ, намекающие на частую улыбку. Едва различимые морщины, убегающие от глаз к вискам, – морщины челове–ка, который на все смотрит пристально, с прищуром, пытаясь заглянуть туда, куда обычный взор не проникает. Сами глаза густо-голубые, не синие, а именно насыщенно голубые, и на самом их дне светлая глубинная грусть, древняя, как сама при–рода, а потому способная проложить себе дорогу сквозь ка–менные стены общественного мнения, – взгляд Мары был чист и опасен, как разряд электричества. Нос длинный, узкий – та–кими носами Андрей Рублев награждал святых на своих ико–нах. Тонкие губы и упрямый подбородок, вносящие в общую картину элемент жесткости и даже стоицизма. Просветленное лицо с железными чертами. Мара странным образом сочетал в себе душевную мягкость и волю воина Спарты. С первой се–кунды нашего знакомства он стал мне симпатичен. Вернее, лю–бопытен. Я подумал, что он похож на адепта розенкрейцеров или каких-нибудь там тамплиеров. Что-то было в нем от пред–ставителя воинствующего монашеского ордена, где любовь к человеку чудесным образом уживается с великолепным вла–дением мечом. Мара вполне мог избить человека, если он того заслуживал, но следом поделиться с ним последним, что у него было.