Джин Вулф - И явилось новое солнце Страница 10

Комната, в которую Барбатус ввел меня, была такой же удивительной для взрослого Северьяна – для Автарха Северьяна, который видел все, что видела Текла, Старый Автарх и многие сотни других, – каким тот мавзолей виделся ребенку. Я написал бы, что комната казалась погруженной в воду, но это было не так. Скорее мы сами погрузились в какую-то жидкость, которая не была водой, но для какого-то другого мира она служила, наверно, тем, чем вода является для Урса; или, возможно, мы и в самом деле оказались под водой, но такой холодной, что она превратилась бы в лед в любом озере Содружества.

И все это было, как я думаю, лишь игрой света – леденящего воздуха, который бродил, почти замирая, по комнате, и цветов, нежнейших тонов зеленого и голубого оттенков: молодая зелень, берилл, аквамарин, и сквозь них просвечивало то блестящее золото, то пожелтевшая слоновая кость.

Мебели, в нашем понимании, здесь тоже не было. Пятнистые валуны, мягкие на ощупь, лежали вдоль двух стен и были разбросаны по полу. С потолка свисали какие-то ленты, которые из-за слабого притяжения корабля, казалось, свободно парили в пространстве. Насколько я мог судить, воздух здесь был так же сух, как и в коридоре за дверью; но, когда я вошел, меня обдало призрачными ледяными брызгами.

– Это дивное место – ваша каюта? – спросил я у Барбатуса.

Он кивнул, снимая свою маску и являя моему взору некогда красивое лицо, совершенно нечеловеческое и хорошо знакомое.

– Мы видели комнаты, которые обустроены для таких, как ты, – сказал он. – Они так же непривычны для нас, как эта, должно быть, в диковинку для тебя. И поскольку нас здесь трое…

– Двое, – поправил Оссипаго. – Для меня это не имеет значения.

– Я ничуть не против, я просто восхищен! Для меня – величайшая честь увидеть, как вы живете, когда вы предоставлены сами себе.

Фамулимус тоже сняла человеческую маску, продемонстрировав огромные глаза и длинные острые зубы-иголки; но она отбросила и это лицо, и я увидел (в последний раз, как я тогда думал) красоту богини, не рожденной от женщины.

– Как быстро, Барбатус, мы убеждаемся, что эти бедняги, с которыми мы встретимся, едва догадываясь о вещах, известных нам как свои пять пальцев, способны на высшую степень учтивости, будучи гостями!

Если бы я прислушался к ее словам, они заставили бы меня улыбнуться. Сейчас же я был слишком занят, разглядывая эту странную каюту. Наконец я произнес:

– Я знаю, что ваш род был создан иерограмматами так, чтобы он походил на тех, кто некогда создал их самих. Теперь я вижу или же мне лишь кажется, что когда-то вы были обитателями озер и водоемов, водяными, о которых рассказывают сказки наших крестьян.

– У нас дома, – ответил Барбатус, – как и у вас, жизнь вышла из моря. Но в этой комнате собрано впечатлений о тех временах не более, чем в твоей воспоминаний о деревьях, на которых обитали ваши предки.

– Так недолго и поссориться, – проворчал Оссипаго. Он не стал снимать свою маску, думаю, потому, что она не причиняла ему ни малейших неудобств; и действительно, я никогда не видел его без маски.

– Барбатус, он не сказал ничего обидного, – пропела Фамулимус и, обратившись ко мне, продолжала: – Ты покинул свой мир, Северьян. Как и ты, мы втроем покинули свой. Мы поднимаемся по реке времени – ты плывешь вниз по ее течению. Так этот корабль несет и тебя, и нас. Для тебя прошли те годы, когда мы были твоими советниками. Для нас они только начинаются. Автарх, мы принесли тебе один совет. Чтобы спасти солнце твоего рода, нужно лишь одно: чтобы ты послужил Цадкиэлю.

– Кто это? – спросил я. – И как я должен послужить ему? Я никогда ничего не слышал о нем.

– Что вовсе не удивительно, – фыркнул Барбатус, – поскольку Фамулимус не должна была называть тебе это имя. Больше мы не будем произносить его. Но он – тот, о ком упомянула Фамулимус, – он судит твое дело. Он – иерограммат, как можно догадаться. Что ты знаешь о них?

– Очень немного, кроме того, что они – ваши повелители.

– Значит, ты и впрямь знаешь очень немного; и даже это неверно. Вы зовете нас иеродулами, и это ваше слово, а не наше, как и Барбатус, Фамулимус и Оссипаго – ваши слова, имена, которые мы выбрали, потому что они не обыденны и описывают нас лучше, чем другие. Знаешь ли ты, что означает «иеродул» – слово из твоего собственного языка?

– Я знаю, что вы – творения этой вселенной, созданные жителями следующей, чтобы служить им здесь. Знаю также, что служба, которую вы должны сослужить им, заключается в создании нашего рода, потому что мы – родичи тех, кто создал их во времена предыдущего творения.

– «Иеродул» означает «священный раб», – прозвенела Фамулимус. – Как могли бы иеродулы зваться священными, если бы не служили Предвечному? Он – наш повелитель, и никто другой.

– Ты командовал армиями, Северьян, – добавил Барбатус. – Ты – царь и герой или, по крайней мере, был им до того, как покинул свой мир. Впоследствии, возможно, ты снова будешь править, если не пройдешь испытания. Ты должен знать, что солдат не служит своему офицеру или, во всяком случае, не должен служить ему. Он служит своему племени, а офицер лишь отдает команды.

Я кивнул.

– Значит, иерограмматы – ваши офицеры. Я понял. Я храню память моего предшественника, – чего вы, вероятно, еще не знаете, – поэтому мне известно, что он был подвергнут испытанию, как буду подвергнут я, и не прошел его. И мне всегда казалось, что то, как обошлись с ним, вернув его обратно лишенным мужества, заставив его смотреть, как Урс становится все хуже и хуже, и держать ответ за все, зная при этом, что он упустил один-единственный шанс навести порядок, было очень жестоко.

– Его память, Северьян? Только память? – очень серьезно спросила Фамулимус.

Впервые за много лет я почувствовал, как кровь приливает к моим щекам.

– Я солгал, – признался я. – Я – это он, так же как я – Текла. Вы трое были моими друзьями, когда их мне так не хватало, и я не должен лгать вам, хоть нередко обязан лгать самому себе.

– Тогда ты должен знать, что всех ждет одна кара, – пропела Фамулимус. – Но все же, чем ближе цель, тем горше боль поражения. Это закон, изменить который нам не под силу.

Снаружи в коридоре, совсем неподалеку, кто-то закричал. Я бросился к двери, и крик оборвался булькающим хрипом, означавшим, что чье-то горло полно крови.

– Северьян, постой! – окликнул Барбатус, и Оссипаго сделал шаг, загородив дверь.

Фамулимус быстро заговорила:

– Я должна сказать еще лишь одно. Цадкиэль справедлив и добр. Пусть даже тебе придется страдать, помни это.

Я повернулся к ней и не смог удержаться:

– Я помню другое. Старый Автарх так и не увидел своего судью! Я не вспоминал его имени, потому что он очень старался забыть его; но теперь мы вспомнили все, и имя это – Цадкиэль! А Старый Автарх был добрее, чем Северьян, справедливее, чем Текла. Разве Урсу сейчас есть на что надеяться?