Роберт Говард - Ночь волка. Сага древних морей Страница 10

Он шагнул к краю пропасти и посмотрел вниз. Элеонора вскрикнула и судорожно вцепилась в него.

— Не надо, Ричард! Не надо!

Он обнял ее.

— Что случилось, дорогая?

— Ничего, — пробормотала она, еще крепче прижимаясь к нему. С расстояния десяти ярдов я ясно видел, что она дрожит. — Просто какое то жуткое чувство — головокружение и страх, словно я падаю с большой высоты. Дик, не подходи к краю, я боюсь.

— Не буду, дорогая, — ответил он. — Элеонора, я давно хотел тебе сказать… спросить… я не мастак красиво говорить… я люблю тебя и всегда любил. Ты это знаешь. Но если ты не любишь меня, то я уйду и никогда больше тебя не побеспокою. Только ответь мне, пожалуйста, чтобы избавить меня от мук. Ты любишь меня или американца?

— Тебя, Дик, — ответила она, уткнувшись лицом ему в плечо, — и всегда любила тебя, только сама не понимала. Я просто не могла разобраться в своих чувствах. Но сегодня, пока мы пробирались через это ужасное подземелье, и сейчас, когда мне показалось, что мы падаем с этого выступа, я поняла: я люблю тебя. Только тебя, мой единственный!

Ее золотая головка доверчиво лежала у него на плече. Они поцеловались. Во рту у меня пересохло, сердце сжалось, но безумие, терзавшее мою душу, отступило. Эти двое принадлежали друг другу. Тысячелетия назад они жили и любили, и погибли из за меня.

Обнявшись, они повернулись к входу в туннель, и я увидел, как они отшатнулись. Тамира, то есть Элеонора, пронзительно закричала. Из расщелины, щурясь на солнечный свет, выползло отвратительное существо. Да, я узнал эту тварь — ужас забытых эпох. Отродье подземелий покинуло чертоги тьмы давно забытого прошлого, чтобы поймать когда то ускользнувшую добычу.

Тысячи лет под землей сделали с изначально чуждым всему человеческому существом нечто ужасное. Инстинктивно я знал: это — последняя тварь. До того как кануть в лету, Дети Тьмы потеряли всякое сходство с людьми. И последний из их рода больше напоминал гигантскую змею, обладавшую рудиментарными лапами с кривыми когтями. Пятифутовое исчадье ада ползло на брюхе, оскалив острые клыки, наполненные ядом. Приподняв голову на длинной шее, тварь зашипела. Узкие желтые глаза веяли ужасом смерти.

Я их узнал, именно эти глаза следили за мной из темного туннеля. Тварь побоялась напасть на меня тогда, может быть испугавшись света фонаря.

Она не торопясь подползала к попавшей в ловушку парочке. Смертельно бледный Брент заслонил собой Элеонору, пытаясь защитить ее. И я, Джон О'Брайен, возблагодарил судьбу за шанс искупить мою — Конана — вину перед влюбленными.

Чудовище, словно гигантская кобра, поднялось на дыбы, и Брент мужественно шагнул ему навстречу. Я прицелился. Выстрел грянул как гром Крома, и прямо между налитых нечеловеческой злобой глаз монстра появилось аккуратное отверстие. Тварь издала жуткий вопль — так мог бы кричать поверженный Люцифер — и, корчась и извиваясь, рухнула в пропасть.

Черви земли

1

— Начинайте, солдаты! Пусть наш гость увидит, как действует старое доброе римское правосудие.

Человек, отдавший этот приказ, плотнее запахнулся в пурпурный плащ и опустился в кресло. Точно так же, удобно развалясь, он сидел бы, вероятно, в ложе амфитеатра, наслаждаясь звоном мечей гладиаторов. В каждом движении этого человека читалась непоколебимая уверенность в своих силах. Самоуверенность и гордость вообще считались неотъемлемыми чертами граждан Рима, а Титу Сулле к тому же было чем гордиться: будучи военным комендантом Эббракума, он отвечал за свои действия только перед римским цезарем.

Сулла был мужчиной среднего роста, крепкого телосложения, ястребиные черты его лица свидетельствовали о чистоте текущей в его жилах патрицианской крови; в эту минуту на его полных губах играла язвительная улыбка, превращавшая высокопарные слова о правосудии в издевательство над тем, кому они предназначались. На нем ладно сидела военная форма — кафтан с плотно нашитыми золотыми чешуйками, соответствующий рангу инкрустированный полупанцирь, у пояса — короткий меч, на голове — серебристый шлем. За спиной Суллы несокрушимой стеной стояла стража — вооруженные копьями и щитами светловолосые титаны, рожденные на берегах Рейна.

Перед Титом Суллой разыгрывалась сцена, доставлявшая ему, по всей видимости, величайшее наслаждение. Эта сцена, впрочем, была обычной для любой римской провинции, ее можно было наблюдать везде в огромной Римской империи. На голой земле лежал грубо сколоченный деревянный крест с привязанным к нему полуобнаженным мускулистым человеком. Солдаты готовили железные гвозди, собираясь прибить ими руки и ноги несчастного к кресту.

Кровавая эта сцена имела зрителей — за тем, что происходило на вынесенной за стены города специальной площадке для казней, наблюдали несколько человек: наместник и его чуткая стража, десяток молодых римских офицеров, а также тот, кого Сулла назвал «гостем», — он стоял неподвижно, подобный бронзовой статуе. По сравнению с изысканной роскошью одеяний римлян его одежда казалась серой и убогой.

У него, как и у окружавших его римлян, были черные волосы, но это единственное, в чем они походили друг на друга. В нем не было той горячей, чуть ли не восточной чувственности, которая характерна для жителей Средиземноморья. Его губы не были столь полными, круглыми и красными, как у них, не было у него и густых вьющихся локонов, как у греков.

И кожа его не имела типичного для южан оливкового оттенка, хотя была смуглой. В нем было зато что-то такое, что заставляло вспомнить о мгле и мраке, морозе и ледяном ветре северных стран. Даже глаза его светились, словно из-под глыб льда, холодным темным огнем. Среднего роста, он обладал какой-то врожденной жизненной силой, сравнимая разве что с силой волка или пантеры. Она заметна была в каждой линии его ладного, упругого тела, в густых прямых волосах, в манере наклонять голову подобно хищной птице, в широких плечах, выпуклой груди, узких бедрах и небольших ступнях.

К его ногам прижимался человек, у которого была такая же кожа — на этом их сходство кончалось. Коренастый, очень низкого роста, почти карлик, с могучими жилистыми руками, этот второй сидел на земле, склонив голову с низким покатым лбом; его лицо выражало тупую свирепость, смешанную со страхом. Во внешности человека, распятого на кресте, что-то напоминало «гостя» Тита Суллы, но гораздо больше он похож был на этого силача-карлика.

— Ну что же, Парта Мак Отна, — сказал наместник нарочито небрежно, — теперь ты, вернувшись к себе на родину, сможешь рассказать соплеменникам о римском правосудии.