Святослав Аладырев - Извек Страница 10

— Не к добру, — прошептал Извек. — Не иначе, лиху какому-то быть…

Темень застала у старой стоянки. Под бревенчатым навесом, стоймя, сохли припасённые для путников дрова. Кострище чернело былыми угольями и закопченными камнями. Ворон, лишившись седла и уздечки, побрёл к ручейку, цепляя с ветвей крупные листья. Сотник, запалил костер, выудил из сумы хлеб с луком, но куснув пару раз без охоты, засунул обратно. Посидев у огня, перешёл под навес, улёгся на кучу прошлогодних листьев, задремал…

Бледный свет луны выявил тонкий, ползущий по траве ковёр тумана. Всё, чего он касался, тут же замирало в сонном оцепенении. Чуткий Ворон не заметил, как копыта скрылись в призрачной дымке и пелена дрёмы окутала его, притупив и слух, и обоняние. В кустах сверкнули призрачные огоньки. Мерцая в листве, попарно двинулись ближе, и из-под ветвей выступили мавки.[18] Оглянувшись на того, кто остался в зарослях, обе лукаво улыбнулись и приблизились к коню. Погладив дремлющего Ворона, расчесали пальцами густую чёлку, потрепали тёплые уши. Похихикивая, заплели на чёрной гриве по косичке, глянули на спящего Извека. Перешёптываясь шагнули к дружиннику, однако, на полянку выступил леший и погрозил узловатым сучком пальца.

— Нук цыть, бестолковые, не мешайте молодцу почивать. Ему и так маетно… вон, вишь, во сне мечется, да зубами скрипит.

Подковыляв к спящему, присел рядышком и осторожно положил шершавую длань на лоб. Прислушавшись к чему-то, печально покачал косматой головой.

— Эх, добрый молодец, душа неугомонная, нелёгкие дорожки ногам твоим застланы. Приплетён ты ими к земле накрепко, а через беды земли—матери и тебе несладко. — убрав руку, вздохнул. — Да укрепят тебя светлые боги.

Глянув на притихших мавок, поднялся, поманил рукой. Когда те беззвучно приблизились, что-то шепнул обоим. Сверкнул оком на их удивлённые мордашки и добавил уже громче:

— Ему надо! На нём, нынче, многие узелки завязаны.

Мавки кивнули и спешно засучили в воздухе руками. От тумана начали вздыматься зыбкие сполохи, загустели, закружились и, послушные гибким пальцам, сплелись в кольцо. Повинуясь неуловимым мановениям, кольцо скользнуло к Извеку и, скрыв его на миг, тихо растаяло в воздухе.

— Ну, седьмицу—другую, и такой обережный круг не помешает, — вздохнул леший. — А там…

Он замолчал и, махнув посерьёзневшим проказницам, скрылся в лесу. Мавки поколебались, бросили любопытный взгляд на дружинника и, сморщив досадливые рожицы, юркнули за хозяином леса…

Верхушки деревьев порозовели от утренних лучей Ярилы. По лесу, на все лады, звенел щебет многоголосых птиц. Сотник подбоченясь стоял посреди поляны и пожирал взглядом удручённого Ворона. Тот хлопал большими умными глазами, шумно вздыхал. Хозяин же, укоризненно ворча, ткнул пальцем в появившиеся за ночь косички.

— Что ж ты, брат? Отрастил лопухи как у зайца, а того, кто ночью шастал, не услышал! Вона, глянь какую красоту навели, а могли небось и ползада отожрать, пока ты дрых. Соня ты комолый. Вот оставлю косищи, и будешь шоркаться по белу свету, как красна девица…

Виноватый вид понурого Ворона отвечал красноречивее слов…

— Ладно, иди сюда, расплету! — сжалился Извек.

Распутывая гриву, удивлялся, что на душе было странно легко. Будто бы за ночь кто-то напитал сердце звонкой радостной силой. В голове прояснилось, стёрся даже грязный осадок давешнего предчувствия. Уже в седле достал вчерашнюю еду, в охотку позавтракал. Остаток хлеба отдал коню и, дождавшись, когда тот с удовольствием прожуёт, пустил Ворона галопом.

Незаметно, как удача при игре в кости, перелесок кончился. Дорога плавно забрала влево, обходя пригорок со сторожевым застругом. На фоне неба темнел частокол, скрывающий тесный двор с избой и высокой башенкой. В смотровой клети темнела фигура дозорного и, не успел Сотник съехать с дороги, как до него донёсся короткий свист. В частоколе обозначились бойницы в толщину бревна. Лиц за бойницами было не разобрать, но Извек знал, что его внимательно разглядывают через наконечники трёхгранных пробойников.[19] Хотя, наверное, уже нет: на таком расстоянии Ворона даже спьяну не спутаешь.

Он не ошибся: воротина поползла в сторону и в проёме, куражно расставив руки, показалась громадина Рагнара.[20] Пропуская всадника в распахнутый створ, великан широко улыбнулся и потрепал Ворона за уши:

— Ты вовремя сюда явилась, птица. Овёс ещё остался, да и воду ещё не всю выхлебали.

— А я что, не в счёт? — возмутился Сотник.

Рагнар хохотнул.

— И тебе, сокол, кое-что перепадёт! Давеча, Павка-Тур[21] кабанчика добыл, небось, уже прожарился. Определяй ушастого к кормушке и давай за стол.

Заперев бойницы, стали подтягиваться лучники. Здоровались, хлопали по плечам, вели в избу. Там уже гремели лавки, брякали глиняные плошки. Вошедшему высвободили место у окна, лицом к двери, дабы каждого видел и слышал. Павка-Тур, прозванный за немалый рост Осадной Башней, двинул гостю блюдо с кабаньей лопаткой, в рубленном с солью зелёном луке. Молча ждал, знал, что расспросы хороши после еды. Заметив, как гость быстро расправился с угощением, привстал.

— Подложить ещё?

Сотник спешно замотал головой.

— Лучше с собой малость возьму. Велено быть обратно, не мешкая.

Рагнар понимающе кивнул, взглядом отослал одного из дружинников собирать еду, сам уселся поближе. Извек собрался с мыслями, кое-как передал спутанное поручение воеводы, постаравшись, чтобы засечники поняли общий смысл. В заключении пересказал поучения заморских послов, как надобно жить по новому покону. Засечники кривили лица, играли желваками, но слушали не перебивая. Лишь когда рассказ закончился, раздалось несколько злобных восклицаний и стол вздрогнул под тяжёлым кулаком Осадной Башни. Сотник успокаивающе поднял руки.

— Буянить не велено! Велено быть готовым. Поглядим, чё они замыслили, а там и посмотрим. Тем паче, что от присяги князю деваться нам некуда.

Не сказав больше ни слова, двинулся к двери. Оглянувшись на удрученных ратников, поклонился.

— Благодарень, други, за угощение! Пора мне.

Когда садился на коня, Рагнар вынес берестяной скрутень[22] с дорожным перекусом. Деловито сунув пищу в седельную суму, хлопнул Ворона по крупу.

— Лети, птица. Да хвост береги, и свой, и хозяйский.

Конь запнулся, осмысливая сказанное, но подгоняемый жизнерадостным хохотом Рагнара, деловито двинулся со двора. Вслед донёсся прощальный скрежет воротины и грохот тяжёлого засова. Ближе к вечеру окоём[23] начало застилать серой мглой. Свинцовые тучи, медленно наползали на небосклон и, вскоре, равнодушно поглотили белую монету солнца. К месту ночёвки подъёзжали в ранних мышиных сумерках.