Наталья Авербух - Напарница Страница 12

Появление бедной родственницы в сопровождении компаньонки совершенно не порадовало Таспов. Советчица и помощница, с её здравым смыслом и острым умом могла весьма и весьма разрушить все выстроенные вокруг племянницы планы. Однако вслух Таспы ничего не сказали. Радушно приняв девушек, они зачитали Аманде завещание дядюшки — совершенно точно, с обилием юридических терминов. А после перевели — ясно дав понять, что девушке полагается доход с мельницы в размере около пятидесяти крон в год. Для знатной барышни сумма была совершенно нищенская, хотя, говоря строго, прежде Аманда едва зарабатывала тридцать крон в год. Но родственники и слышать не хотели о том, чтобы новообретённая племянница жила самостоятельно. Теперь у них есть возможность достойно обеспечить её жизнь и даже заключить весьма выгодный брак.

Эта идея глубоко шокировала Аманду, но ей поторопились расписать перспективы предстоящего союза. Чудеснейший человек, богатый и добрый, молодую жену окружит заботой и любовью, будет содержать и ни в чём не откажет. К тому же вложит в семейное дело солидную часть своего немалого капитала, что, при нынешних налогах, нельзя сбрасывать со счетов. К этой теме возвращались не раз и не два — и за ужином в день приезда, и на следующий день за утренним кофе, и за завтраком, и за полуденным чаем, и за обедом, и когда все собрались в малой гостиной для общей беседы, и снова за ужином. А после ужина Аманду пригласил в библиотеку глава семейства для серьёзного разговора. Таспам, естественно, не трудно содержать племянницу до конца её жизни. Но она взрослая девушка, и вряд ли захочет сидеть на шее у родственников после того, как уже несколько лет содержала себя. От этой беседы Аманда выбежала из библиотеки в слезах, проплакала всю ночь, а на утро сообщила уважаемому дядюшке, что глубоко понимает свой долг перед родственниками, перед семьёй и семейным делом, ценит проявленную заботу и готова соединить свою жизнь с выбранным роднёй женихом. Таспы вздохнули с облегчением. Теперь оставалось только устранить путающуюся под ногами служанку, которую с трудом сумели отвлечь от нанимательницы вчерашним вечером.

Особа, прислуживающая наивной Аманде, разительно отличалась от своей барышни — если бы кому-нибудь пришло бы в голову их сравнивать. В первую очередь девушку характеризовали практический ум, деловая смётка и чувство долга. А также умение видеть свою выгоду там, где менее проницательные не разглядели бы ничего. На предложение покинуть дом после получения достаточно солидной для удовлетворения её аппетитов суммы Кати спокойно отвечала, что связана контрактом и честным словом оставаться с барышней до тех пор, пока та не перестанет нуждаться в её помощи. Старший Тасп хорошо понял намёк и принялся торговаться, однако чувство собственного достоинства служанка ценила не меньше, чем деньги. С трудом её удалось уломать на сорок крон отступного — немыслимая сумма! — и пребывание в поместье Таспов лишь до дня бракосочетания барышни, а пока барышню с семьёй не ссорить и всячески на выбранном для неё родственниками пути поддерживать. Но бездельничать Кати не привыкла и, добившись письменного обещания выплатить ей сорок крон, попросила, чтобы в доме её держали за такую же прислугу, как и всех — иначе, мол, при обязанностях камеристки барышни ей будет нечего делать целыми днями, а Дьявол, как известно, ищет незанятые руки.

Такое рвение и позабавило, и насторожило Таспов, и целую неделю они наблюдали за каждым шагом служанки, добровольно взявшей на себя две работы. Однако ни они, ни более проницательная в таких вопросах прислуга, не заметили ничего подозрительного. Кати была неизменна спокойна, приветлива с равными, почтительна с высшими и совершенно незаметна в форменном платье горничной. Постепенно Таспы расслабились и начали выпускать девушку из вида, как не видели они и других горничных в своём поместье. Аманда — хоть и не сразу — перестала дичиться родных, смотреть на них с опасением задеть чужие чувства или вызвать неудовольствие старших. Она увлечённо музицировала, занимаясь каждый день по нескольку часов, и немало образовывала свой ум в обширной дядюшкиной библиотеке. С другой молодёжью в доме девушка общалась крайне редко: хоть и дядюшки с тётушками принимали племянницу по-родственному, кузины не могли забыть недавнего положения Аманды, а кузены все разъехались кто по делам, кто по гостям, кто на учёбу. Детей в поместье на то время не было.

Через неделю жених прислал с оказией медальон со своим портретом (провезённый злостной контрабандой, дабы избежать пошлин), и кузины несколько оттаяли в разговорах с родственницей, чтобы иметь возможность рассмотреть портрет и вволю посплетничать об оригинале. Партия была завидная, на лицо жених был если и не хорош собой, то, во всяком случае, и не дурен, и вовсе не так стар, как опасалась Аманда в первые дни. Был он преуспевающим банкиром, и после свадьбы должен был положить на имя своей жены капитал в двадцать пять тысяч марок, из них пятнадцать будут пущены в дело, а десять составят содержание Аманды и её детей. Кузины даже позавидовали, что никто не подумал сосватать такого кавалера им. Но что они? У них, при всём чванстве, не было четверти сукновальной мельницы, а у Аманды была — впрочем, барышни об этом обстоятельстве не знали.

Одна беда — жених был иностранец.

Причёсывая свою госпожу перед утренним кофе, Кати так прокомментировала это обстоятельство:

— Иностранец? С востока, что ли, из Остриха? Банкир? Да, барышня, хорошую вы себе партию составите. У них ведь не как у нас — хоть и отсталая страна, а банкиры навроде крупнейшей знати, ну, как у нас помещики. И то говорить, земля плохонькая, кто ж на такой чего вырастит? Нестарый да добрый, и богатый к тому же — какого вам ещё мужа надобно? Одно только важно — чтобы не скупой был. Хуже нет, когда мужчина скуп, хоть в петлю с таким полезай!

— Служила я как-то у острийцев, — продолжила она после недолгого молчания. — Ничего господа, щедрые, приветливые, свободные дни назначали и в воскресенье погулять. Беда только была — чуть вечером задержишься, сразу крик. Они же у себя на вампирах помешанные, а те аккурат с вечера появляются. Ну, а для острийцев-то хуже нет, чем когда вампир укусит. И злились, понятное дело. Ушла я от них, рекомендацию взяла и ушла, сил моих не было… Да вы её видели, рекомендацию эту, я же почти сразу к вам работать поступила.

Не всё в этом рассказе было понятным Аманде (как и слугам, услышавшим его позднее), и Кати не преминула дать необходимые пояснения: и кто такие вампиры, и как они кусаются, и чем это опасно — всё со слов бывших хозяев. Эти истории так распалили воображение слушателей, что и Аманде, и горничным несколько ночей подряд снились кошмары — за что Кати получила тяжёлый выговор от экономки, предпочитавшей, чтобы девушки не «забивали себе головы всякой чепухой, которой в действительности не существует». Самих Таспов эта история не насторожила.

Должна сказать, что должность ни горничной, ни даже камеристки не была для меня предметом честолюбивых мечтаний. После работы в лавке это было падением в низшие классы общества. Но мой напарник грубо заявил «хочешь жить — умей вертеться» и велел не привередничать. Поскольку в преподанное им понятие дисциплины входило жёсткое правило «приказы напарника не обсуждаются», пришлось смириться. Поначалу мне казалось, что чужое имя сидит на мне так же плохо, как и полагающаяся по новому моему положению одежда, но постепенно я привыкла и к тому, и к другому, сменив несколько хозяев (в том числе поработав и на семью острийцев) и вполне усвоив свои обязанности. Нынешняя моя нанимательница вызывала у меня смешанные чувства: восхищение и уважение пополам с жалостью и даже презрением. Молодая, нежная, изящная и утончённая барышня благородного происхождения, она умудрялась самую плохонькую одежду носить так, что не заметна была ни грубость ткани, ни вульгарность фасона. Моя барышня прочла, наверное, сотни тысяч книг — и не дешёвеньких бульварных романов, а книг серьёзных, поучительных, способных немало дать и уму, и сердцу. Она могла поддержать разговор на, как мне казалось, любую тему, от самой банальной до самой сложной. Ей ничего не стоило совершенно точно исполнить услышанную мельком мелодию или вышить сложнейший узор на диванной подушке. По сравнению с ней я была грубой и неотёсанной девицей, с самыми примитивными интересами и познаниями. Чтение моё никогда не было особенно полезным для умственного и нравственного развития, а после случившегося со мной несчастья я и вовсе его забросила. Играть на фортепиано, петь, вышивать, поддерживать высокоинтеллектуальные беседы — всего этого я не умела. Зато каждый раз, когда в гостинице нам подавали счёт, моя хозяйка всплескивала своими изящными руками, и беспомощно обращала на меня полный грусти взгляд своих прекрасных глаз. Что касается меня, то я не испытывала затруднений с тем, чтобы разобраться с гостиничной прислугой, поторговаться с извозчиком и прочее в таком духе. Меня нельзя было запутать потоком правильных слов, к тому же напарник заставил меня научиться разбираться в юридическом языке, так что доверчивая благодарность моей барышни по отношению к любящим родственникам заставила меня проникнуться презрением к наивной, пусть и хорошо образованной, дурочке. Не будучи такой умной и тонкой, как она, я могла дословно повторить однажды услышанный или прочитанный текст, составить полное описание человека, экипажа или здания, если у меня будет возможность смотреть на них хотя бы четверть секунды, могла по стуку колёс определить направление движения — находясь внутри экипажа, — и степень нагруженности повозки, находясь снаружи. Я могла определить любую ткань только на ощупь, с закрытыми глазами отличала серебро от железа, снимала восковые слепки с любого замка (что сильно облегчает подбор ключей), без особенных трудностей подделывала почерка и в случае необходимости могла с грехом пополам спуститься из окна по самодельной верёвочной лестнице. Но, говоря откровенно, это не было моей заслугой; всему меня научил напарник и, вспоминая о той цене, которой мне досталось образование, я каждый раз непроизвольно касалась неоднократно прокушенной шеи. Вампир не лгал, он мог передать любой навык своей жертве, но ему стоило предупредить, что обещанное обучение будет настолько мучительным. Не раз и не два после этого я просыпалась в холодном поту, заново пережив во сне болезненный укол, чудовищное ощущение, с которым кровь по капле покидала моё тело, наслаждение, которое при этом испытывал не-мёртвый, и ощущая, как заполняют разум знания, которые он переливал в этот момент в моё сознание. Не то, чтобы напарник вовсе не пытался учить меня по-человечески, обычными методами, которыми учатся другие наши коллеги, но, объяснив суть на словах, он очень быстро терял терпение и «закреплял» знание своим способом. По его словам, нам мучительно не хватало времени для того, чтобы ждать, пока я полностью освою преподанное.