Юлия Остапенко - Русская фэнтези-2008 Страница 12

«А тебя я не знаю», — думала Эйда, глядя, как покачивается его фигура в седле впереди. Прошлой ночью, когда она гладила его волосы, ей почудилось, что это снова он, но теперь — нет. Это… это существо было ей незнакомо.

«Кто ты? — мысленно спросила она. — Кто ты, что ты такое? Если бы я только знала… может, тогда я бы смогла тебя… обмануть».

— Почему шоколад?

Киан придержал коня, дождавшись, пока они поравняются, и теперь ехал рядом, глядя на Эйду искоса, с любопытством. Она помнила этот взгляд — настороженный взгляд неприрученного зверя, очаровавший её при их первой встрече, — но не могла взять в толк, что он означает теперь. Почему шоколад? Что за глупый вопрос…

— Ты могла торговать шляпками, — сказал он беспечно, даже лукаво, словно подначивая её — Боже, это было так на него не похоже! — Или платьями, или свеклой на худой конец. Почему именно шоколад?

— Он горький, — только и смогла ответить Эйда.

Киан послал ей кроткую улыбку Клирика.

— В таком случае ты могла бы продавать лук.

— Неходовой товар, конкурентов много, — ответила она — и вздрогнула, когда он расхохотался. О Господь всемогущий, он может смеяться! Может, умеет… он и раньше смеялся редко, и она почему-то думала, что теперь совсем разучился. Почему? Лишь потому, что вчера он до боли сжимал её запястье и говорил, что хотел бы умереть?

— Ты стала похожа на отца, — сказал Киан, оборвав смех. — Впрочем, ты всегда была на него похожа. Он жив?

— Он умер через месяц после того, как ты стал Клириком, Киан. Его разбил удар. Разве ты не помнишь?

Он не помнил. Вовсе не помнил — она поняла это по тому, как на мгновение изменилось его лицо. А как я пришла к тебе накануне твоего посвящения и стояла перед тобой на коленях, обхватив твои ноги, ты тоже не помнишь? И как умоляла бросить всё и бежать со мной вместе, пока не стало слишком поздно? И что ты мне ответил… как ты выставил меня вон? И как через три дня после этого, когда на твоей груди и в твоей душе уже поселилась эта тварь, мы столкнулись на улице и ты прошёл мимо, не узнав меня…

Ты ничего этого не помнишь, Киан?

А я помню. Я помнила все семь лет. И думала, что виновата.

Эйда Овейна ехала молча по извилистому проселочному тракту и слушала жалобные, прерывистые стоны своего брата, вырывавшиеся из его груди с каждым вздохом.

— Давай остановимся. Ярту плохо. Он не сможет долго…

— Почему ты не вышла замуж? — спросил Киан.

Она резко повернулась к нему. Нет, не Киан. Не её Киан. Мёртвые стёклышки глаз, смешливые складки в уголках рта, чёрные пряди надо лбом… не её Киан.

Во всяком случае, она помнила его другим.

Но почему, Эйда Овейна, ты решила, что твоя память крепче, чем его?

— Никто не звал, — ответила она коротко. И, к её изумлению, он широко ухмыльнулся — словно мальчишка, собирающийся нашкодить.

— А по-моему, ты просто слишком умна, чтобы ответить мне честно. Ценю вашу любезную деликатность, моя госпожа.

Эйда на миг онемела. Никогда он с ней так не говорил. На её шутки, часто злые, отвечал угрюмым молчанием — и она, отдавая себе отчёт в том, что он скорее силён, чем умён, принимала это молчание за неумение подхватить её тон. Иногда она заводила с ним разговор в стиле салонных бесед, и её забавляло его смущение и растерянность, его нервозность, и то, что карты, дуэли и Бог были единственными темами, которые он мог поддержать. Киан был набожен. Это её тоже забавляло. «Будет кому учить наших детей слову божьему», — говорила ему она, уже тогда преступно свободомыслящая, и заливалась ехидным смехом, когда он краснел, потому что знала, как плохо он умеет читать.

Только она всё равно его любила. Она была злюкой, несдержанной и избалованной, ей было семнадцать, и она любила его. А он… он, кажется, стыдился себя — себя, тогда как по правде должен был стыдиться её…

«Не о том думаешь, Эйда Овейна. Думай, как тебе обмануть его Обличье. Он потерян для тебя, давно потерян. Так сохрани хотя бы свою жизнь и жизнь брата, если сумеешь».

Кисло во рту. Вязкая тяжесть в голове, и дурнота подступает к горлу.

— Киан, что оно такое?

— Что?

— Твоё Обличье. Что оно такое?

Он обернулся на неё с лёгким удивлением, будто не веря, что она посмела спросить вот так прямо. Потом скривил губы в улыбке Клирика. Кинул взгляд за плечо, на стонущего в болтающемся седле Ярта.

— Ты права, передохнём. Я должен довезти вас до Бастианы живыми, — пояснил он своё решение, глядя на неё ясными глазами, и пришпорил коня, отрываясь от них, чтобы подыскать место для стоянки.

Эйда Овейна смотрела ему вслед с гулко бьющимся сердцем.

Обитые сталью шпили Бастианы сверкали на солнце с такой силой, что, казалось, стоит посмотреть на них чуть подольше — и ослепнешь. Был первый погожий день с тех пор, как Клирик Киан тронулся в путь — не иначе сам Бог Кричащий развёл у себя в небесах очищающий костёр, и отблески его озаряли святой город, неся страх грешникам и приветствие праведным.

— Завтра, — простонал Ярт. — О Боже, мы ведь доберёмся уже завтра…

Он как будто только теперь осознал, что происходит, что ждёт их обоих. Кровоподтёк на его боку начал желтеть и немного уменьшился, но теперь Ярт всё время плакал — хотя уже и не от боли — и через слово поминал того самого Бога, которого рьяно хулил со своими дружками-студиозусами.

— Да, пожалуй, что завтра, — согласился Киан, приставив ладонь ко лбу щитком и вглядываясь вдаль. — Солнце уже садится, пока доедем, успеют закрыть ворота.

Он не казался ни усталым, ни довольным. Его миссия ещё не выполнена. Очевидно, ничто не может помешать ей, и железная пасть святого города, обители Святейших Отцов, уже щерится на горизонте между холмами, готовясь заглотить новые жертвы и с хрустом перемолоть их кости. И всё же Клирик Киан не будет считать свой долг исполненным до тех пор, пока за Эйдой и Яртом Овейнами не закроется с грохотом кованая дверь, из-за которой выходят только на костёр.

Но до этого остаётся ещё одна ночь.

«Одна ночь, чтобы обмануть меня, Эйда», — шепчет Обличье и беззвучно смеётся тёмными губами: Эйда видит, как они искажаются в ухмылке. Хотя если на это лицо сейчас посмотрит Киан, то ему почудится, будто на синем лике — гримаса печали.

И кто из нас окажется прав, Киан? Кому виднее: тебе, который носит это Обличье, или мне, глядящей со стороны?

Обмани меня, Эйда.

И ещё прежде, чем последняя ночь спустилась на окрестности Батсианы, Эйда Овейна уже знала, что должна делать.

Когда Киан уснул, и его дыхание стало глубоким и ровным (в самую первую ночь, дождавшись этого, она позволила Ярту обрушить камень ему на висок, о Боже…), Эйда осторожно потянулась к свернувшемуся рядом брату и положила холодную ладонь на его губы.