Журнал «Если» - «Если», 2004 № 9 Страница 12

Я почувствовал неладное, лишь только переступил порог: электричество висело в воздухе, будто после удара молнии.

— Добрый вечер, дорогой, — сказала Сьюзен, выходя из кухни. Три пальца ее правой руки и два левой были залеплены пластырем.

— Что у тебя с пальцами?

— Это? — фальшиво удивилась Сьюзен, поднося ладони к лицу. — Почему б тебе не спросить свою возлюбленную феечку?

Я устало опустился на стул и стал стаскивать ботинки:

— Ты можешь рассказать, что произошло?

— Слушай, — со зловещим спокойствием отвечала моя жена.

Дело обстояло так.

Часа два после моего ухода все было спокойно: Сьюзен готовилась к лекциям — она преподает в нашем же университете французскую поэзию. Мари сидела в своей комнате, Джэнет — в своей (дочурка с утра кашляла, так что в ясли мы ее не повезли). А потом фее понадобилось в туалет… и тут же, как назло, в коридор выползла Джэнет (ходить она еще не умеет, но ползает очень ловко и с огромной скоростью). А дабы довершить скандал, на второй этаж поднялась Сьюзен.

В результате Мари был поставлен ультиматум: или она одевается, как человек, и перестает трясти сиськами перед всеми желающими и нежелающими — или же Сьюзен будет вынуждена ограничить свободу ее передвижения…

— Но она же объяснила! — с досадой перебил я. — Феи не носят одежды. Если им холодно — они больше едят!

— Плевать мне, сколько она ест! — вскричала моя жена. — Но если она хочет жить у меня в доме, ей придется выполнять правила!

Я с удивлением посмотрел на Сьюзен: откуда такие страсти?…

— Остынь… — миролюбиво сказал я и потрепал ее по плечу. — Я с ней поговорю, ладно?… Где она?

— У себя в комнате, — со странной интонацией отвечала Сьюзен.

По-моему, она чего-то не договаривала… Впрочем, я с тем же успехом мог расспросить Мари.

Первым, что я увидел, войдя в комнату феи, была стоявшая на столе клетка (раньше в ней жил купленный для Джэнет хомяк — но он почему-то почти сразу сдох, а нового мы пока не купили). Потом я заметил Мари: забившись в угол клетки, фея съежилась в жалкий комочек.

Когда она увидела меня, то ничего не сказала — лишь вцепилась в решетку замурзанными пальчиками и заплакала. С разрывающимся от жалости сердцем я отпер дверцу… Пулей вылетев из клетки, Мари бросилась мне на грудь и прицепилась к свитеру.

Я накрыл ее ладонью и почувствовал, как рыдания сотрясают ее крошечное тело.

— Теперь ты понял, почему у меня заклеены пальцы?

Я обернулся: у двери стояла Сьюзен и, подбоченясь, с вызовом глядела на меня.

— Как ты могла?! — с укоризной воскликнул я.

— А в чем дело? — притворно удивилась моя жена. — Почему мы не можем держать ее в хомячьей клетке?

В тот вечер никто ни с кем не разговаривал: я обиделся на Сьюзен за то, что та обидела Мари, а фея обиделась на меня за то, что я отказался выгнать Сьюзен из дома. В результате, я ушел в кабинет работать, моя жена читала в спальне книгу, а Мари сидела у себя в комнате на карнизе и дулась.

В двенадцать я пошел спать. Свет в спальне уже не горел; я на ощупь разделся и лег. Сьюзен, по-моему, бодрствовала — но разговаривать с ней желания у меня не было. Лучше всего побыстрей уснуть. Я вытянул руки вдоль тела и попытался расслабиться: начиная с век и лицевых мускулов, продолжая мышцами рук и тела, кончая пальцами на ногах. Вскоре мир стал тускнеть и терять отчетливость деталей…

И приснилось мне, что я стою в саду позади нашего дома. На небе висит полная луна и горят звезды. Воздух теплый — намного теплее, чем бывает в апреле… но я почему-то не удивляюсь.

Вдруг я слышу, как меня кто-то зовет: «Алекс… Алекс…» Я верчу головой, пытаясь понять, откуда доносится голос… кажется, с улицы. Деревья шелестят черными кронами в переулке позади нашего дома; меж стволов виден неясный силуэт… тень, отступающая в сумрак. «Алекс…» — слышу я опять. Я устремляюсь за тенью, но догнать не могу — и стараюсь хотя бы не отстать… мы движемся, будто соединенные жестким стержнем. Затем нас обступает лес… я озираюсь по сторонам — куда я забрел?

Но тут тень приближается ко мне — это Мари… я не сразу узнаю ее. Во-первых, она стала размером со взрослого человека. Во-вторых, у нее изменились пропорции: исчезла кукольная большеголовость и круглоглазость — передо мной стоит изящная девушка с тонкой талией и высокой грудью. Я касаюсь ее руки, потом шеи… затем обнимаю и целую. Мы опускаемся на мягкую траву. «Мари…» — шепчу я, целуя податливые губы. «Мари…» — повторяю я в маленькое, заостренное ушко. Одежда моя куда-то исчезает. Теплый ветер касается голой спины, подо мной трепещет горячая, упругая плоть…

«Вон из моего дома!» — вдруг слышу я смутно-знакомый женский голос. Что-то острое бьет меня в плечо.

Кто это?… Что эта женщина делает здесь?

Лицо Мари искажается гримасой досады… нет, боли. Фея исчезает — я обнимаю пустоту. Все вокруг меняется… я не могу понять, где нахожусь. Почему я лежу на постели?… Кто эта женщина и зачем она раз за разом бьет меня в плечо острым, злым кулачком?

— Вон из моего дома! — повторяет Сьюзен стеклянным голосом.

Остаток ночи я провел на диване в кабинете… заснуть так и не смог. Произошедшее было настолько нелепым, что я все порывался пойти к Сьюзен и урезонить ее — объяснить, что человек не в ответе за свои сны!..

Когда наконец наступило утро и моя жена вышла из спальни, я с ней поговорил… однако ничего не добился. Она находилась в невменяемом состоянии: в ответ на все аргументы твердила, чтобы я убирался. А деньги, которые я выплатил за наш дом, она вернет — пусть я не волнуюсь. Эти «деньги за дом» меня доконали… я вспылил и наговорил грубостей.

После ланча я собрал вещи, погрузил в машину, посадил Мари за пазуху и переехал в отель. А еще через два дня снял маленькую квартирку возле университета.

У меня началась новая жизнь: дни бежали мимо, похожие, как братья.

Обычно мы с Мари вставали в восемь (фея спала, прижавшись к моей руке) и завтракали. Затем я сажал ее за пазуху и шел на работу; чтобы ей легче было дышать, я стал носить костюмы и всегда держал пиджак расстегнутым. Под рубашкой фея вела себя тихо — я без проблем мог брать ее на лекции; мы разговаривали, лишь когда я запирался в кабинете и выпускал ее на стол. Более того, пока мы оставались в университете, она даже не просилась в туалет (я предлагал завести в кабинете что-нибудь вроде ночного горшка, но она из стеснительности отказалась).

На ланч мы ходили домой, из-за чего общаться с сослуживцами я практически перестал. С приятелями тоже: те из них, которые изначально были друзьями Сьюзен, исчезли сразу; да и от своих друзей я почему-то отдалился — мне стало неинтересно таскаться с ними в паб и вести никчемные разговоры о футболе, музыке и кино. Вечера я обычно проводил дома: читал или работал, а Мари сидела у меня на плече — так, чтобы касаться плечом моей щеки — и пела. У нее оказался замечательный голос — негромкий, но очень мелодичный, а слух был просто потрясающий: она могла назвать каждую ноту в аккорде из пяти звуков. Все ее песни были исключительно романтического содержания (фея перевела мне некоторые): они повествовали о принцессах, рыцарях, драконах и несчастной любви.