Лорд Дансейни - Время и боги: рассказы Страница 124

— Но, знаете ли, такие исследования не могли проводиться прямо в зале суда, — сказал молодой офицер.

— Сахиб, — ответил старик, — свет заходящего солнца не так ярок, и порой моя память не различает мелких вещей. Несомненно, как вы сказали, исследование провели в другом месте. Но на суде я видел своими глазами банку и то, как она была открыта, доказательства были предъявлены, во внутренностях найден мышьяк, а убийца повешен.

— Но во имя неба, — воскликнул молодой офицер, — где Абдул Дин взял внутренности?

— Это были внутренности козла, сахиб, — ответил старик. И когда он оглянулся на свою долгую, полную успеха жизнь, едва не потерпевшую крах в начале его службы, лицо его стало безмятежным. И вдруг в шелестящей траве раздались дикие звуки, повторявшиеся вновь и вновь, так могли бы стенать вампиры в своих гробницах. Это был вой шакалов.

— Вот она, — сказал старик. — Пантера.

Ибо пантера бесшумно проскользнула в темноте, и шакалы завыли ей вслед.

И двое мужчин перестали говорить о защите Правосудия, теперь их занимала лишь пантера и ее шкура, которую они собирались добыть.

Первый сторожевой пес

Перевод Н. Кротовской

Давным-давно, на самом деле очень давно, на одном из центральных плато того региона, который теперь мы называем Азией, настала столь суровая зима, что стае диких собак стало трудно охотиться. Около двадцати из них свернулись на снегу под редкими деревьями на опушке леса, есть им было нечего. Одному псу голод не давал уснуть, а любопытство подняло с места. Всего лишь любопытство, потому что никто из собак не мог добыть пишу в одиночку, это было под силу только стае.

Прежде всего, в тех краях в то время года не было мелкой добычи, чтобы справиться с ней самому; а если бы и была, ее нельзя было загнать без посторонней помощи, для этого требовались усилия всей стаи, все зубы и лапы. Никто не мог от нее ускользнуть, никто не мог избежать расправы. Но этот продрогший и голодный пес все же принюхивался в темноте — из любопытства. И любопытство было вознаграждено, ибо на земле за лесом горела красная звезда, какой он прежде никогда не видел.

Пес начал к ней подкрадываться, и пока он крался, звезда становилась все больше. И вдруг через снежную ночь к нему донесся самый волнующий запах, который он когда-либо чуял, нечто настолько восхитительное, что ни о чем подобном он не мог и мечтать. Описать этот упоительный запах я не в силах. Сказать, что то был запах жареного мяса, значит ничего не сказать о его новизне, о жестоком голоде, терзавшем пса, и трескучем морозе той ночи.

Это на самом деле был запах жареного мяса, но для пса он был чем-то неизмеримо большим. Он подкрался ближе, двигаясь гораздо медленнее, ибо подчинялся всем тем инстинктам, которые необходимы для того, чтобы насытиться и остаться в живых. И хотя это были всего лишь инстинкты, управлявшие важными для него вещами, они были гораздо яснее и точнее любого нашего знания. Один из этих инстинктов сказал ему, что все невообразимо прекрасное всегда хорошо охраняется. Поэтому пес продвигался вперед очень медленно и бесшумно, низко прижимаясь к земле.

На маленьком стойбище, принадлежащем человеку по имени Маан, горел огонь. Маан был прародителем рода человеческого, подобно всем Манам, Макманам, О’Манам, Манли, Маннам и Маннингам. Маан потянулся вперед, оторвал с вертела кусок мяса, который, на его взгляд, достаточно прожарился, съел его и выкинул кость. И кость упала на снег не слишком далеко от пса. Отчаянный голод, несомненно, побуждал его схватить ее, но все инстинкты, свойственные его сородичам, предостерегали его от поспешности; однако голод победил, пес бросился к кости и убежал вместе с ней.

Маан слышал шум и, к великому изумлению пса, думавшего, что похитил у врага сокровище, который тот попытается отбить, бросил ему другую кость и крикнул: «Иди сюда!» Я не хочу сказать, что он употребил именно эти слова или что он говорил по-английски, но он издал звук, который было легко понять, ибо в те времена животные и люди были ближе Друг к другу или, точнее, их малочисленные потребности были проще, так что у животных и людей было много общего.

«Нет», — ответил пес, и выразил это очень просто: зарычал. Но все-таки подошел поближе. И главное в этой истории, пожалуй, то, что на второй кости было мясо.

Итак, пес убежал вместе с костью к ближайшему кусту, лег под него и начал ее грызть, не сводя глаз с костра, опасаясь, как бы Маан не пожалел о подарке и не попытался его отнять. В лесу, где осталась его стая, свирепствовал голод. Здесь, рядом со стойбищем, была роскошная еда и, разумеется, опасность. Звезды померкли, наступило морозное утро, и в низких солнечных лучах засверкали кристаллы снега — некоторые красным, некоторые зеленым, а некоторые фиолетовым. И при свете дня Маан, бесспорно, произнес: «Иди сюда».

После долгих размышлений пес решил не возвращаться в холодный лес, но и не слушать Маана, когда он говорит: «Иди сюда». Возможно, «размышление» не слишком подходящее слово, скорее, речь идет о взаимодействии бесчисленных инстинктов, которые в конце концов сошлись на этой средней линии. Так или иначе, пес остался лежать под заснеженным кустом. И хотя куст был недостаточно густым, и под ним было не теплее, чем на снегу, однако куст, запорошенный снегом, давал убежище от ветра. Время от времени пес выползал из-под куста и очень осторожно подходил немного ближе к Маану.

Не стоит и говорить, что эти осторожные вылазки совпадали с приготовлением пищи. Словами «Иди сюда» можно было пренебречь, но не чарующим ароматом жареного мяса. Запах, приносимый ветром, становился все слаще, и наконец наступал момент, когда ему нельзя было противиться.

Дом Маана, скорее, походил на шалаш и состоял из связанных вверху сосновых жердей, покрытых сухими ветками. Внутри жила его семья, и днем, когда пес сидел под запорошенным кустом, выскакивая во время еды за костью или куском хряща, на него вышли поглядеть трое или четверо ребятишек.

Пес понимал детей гораздо лучше, чем Маана. Похоже, их взгляд на вещи не слишком отличался от его, а мысли двигались в том же направлении. И все же пес не вполне им доверял, несмотря на все замечательные кости, которые ему перепадали. Но как-то раз, когда он грыз большую кость, один из ребятишек засмеялся, и пес вильнул хвостом. Это по-своему важно как первый знак, который представитель собачьего племени послал человеку.

Однажды Маан, когда пес куда-то отлучился, бросил на вершину куста охапку валежника, а позже добавил шкуру, так что псу не пришлось лежать на снегу. Как-то вечером, когда небо и снег стали голубыми, словно бледные сапфиры, и на небе засверкали звезды, кто-то враждебный людскому племени прошел совсем рядом. И хотя пес по-прежнему испытывал недоверие к Маану, он почувствовал, что это абсолютно недопустимо, и бросился вперед, наполнив ночь громким лаем.