Рагнарёк. Книга 2 (СИ) - Пылаев Валерий Страница 13

Стены замка выросли перед ним. Толстые, крепкие и надежные — на севере никто и не думал строить хоть что-то подобное. Но Прашна стояла здесь больше тысячи лет — и вокруг было достаточно скал, чтобы окружить могучим камнем не только жилище князя, но и весь город.

Стены надежно защищали Гудреда и его людей от толпы снаружи. Защитили бы и от врагов на востоке — но даже они бессильны перед временем. Только глупец не заметил бы знамения Рагнарека, а Гудред никогда не был глупцом и почуял дурное намного раньше других. И первым из ярлов Ульвара Черного Копья предложил свой меч и свою верность новому конунгу. Все увидели в нем могучего правителя… но лишь немногие знали об истинном могуществе того, кто пришел на Эллиге из ниоткуда. Власть Сивого простиралась туда, куда никто из простых смертных не смел даже заглянуть.

Никто — кроме Гудреда.

Он кивнул хирдманнам, и те послушно остановились и устроились у стены неподвижными статуями. Они не пропустят никого, даже князя Сигизмунда и Грома — и не пойдут следом сами.

То, за чем ярл спускается в подземелье древнего замка Прашны, должно остаться тайной. Для всех.

Гудред поднял повыше факел и шагнул на ступеньки, ведущие вниз. Лестница уходила во тьму. Такую густую, что сверху можно было бы подумать, что этот путь ведет прямо в царство Владычицы Хель. И только Гудред знал, что на самом деле подземелья замка не так уж и глубоки. Никаких подземных ходов и лабиринтов, о которых так любили болтать слуги в замке. Пятьдесят восемь ступенек и несколько холодных каменных комнат, которые уже десятки лет пустовали.

Все — кроме одной.

— Ты снова здесь? — донесся голос из темноты за ржавой решеткой. — Зачем ты пришел, ярл Гудред?

Пламя факела осветило маленькую старуху в грязном платье из грубой ткани и коричневой накидке с капюшоном. Одежда висела мешком — раньше хозяйка обносков была куда полнее, но лишения высушили ее плоть. Долгие дни, проведенные здесь без солнечного света и почти без пищи, лишили тело сил, сделали морщинистую кожу белой, как у мертвеца и согнули спину — но даже голод и тьма ничего не смогли сделать с нравом, которого в свое время опасались и могучие воины.

Голос старухи звучал ничуть не тише, чем раньше.

— Я знаю, что ты здесь, Гудред Беспалый, — снова заговорила она. — Знаю, хоть и не могу увидеть по милости твоего конунга. Я уже давно научилась различать по шагам всех, кто спускается сюда.

— Ульвар Черное Копье мертв. — Гудред приблизился к решетке. — Теперь я служу…

— Конечно, Беспалый, — усмехнулась старуха. — Твоя спина уже давно должна была скрючиться, подобно моей — так часто ты кланялся новым хозяевам. Но разве ты забыл, что они со мной сделали?!

Когда старуха скинула с головы капюшон, Гудред отшатнулся — хоть и не раз уже видел обезображенное лицо, обрамленное грязными поседевшими волосами. Вся его верхнюю часть покрывали шрамы, а на месте глаз зияли уродливые провалы. Каленое железо всегда оставляет такие следы — и Гудред помнил, как это случилось, будто это было вчера.

Старуха не издала ни звука. Не стонала, не кричала и не молила о Ульвара пощаде. Только ругалась — уже потом, когда все закончилась. Ругалась так, как не ругаются даже закаленные в боях воины. Сам Локи — мастер острого слова — наверняка услышал ее из Небесных Чертогов и позавидовал.

— Разве я виноват в этом? — Гудред опустил голову. — Ты сама разгневала конунга.

— Я лишь сказала правду — и боги слышали меня, — усмехнулась старуха. — Ты был там — и не защитил меня, Гудред Беспалый. А теперь приходишь ко мне. Зачем?

— Ты знаешь, зачем. Ты лишилась зрения, но твой внутренний взор видит то, чему еще только суждено случиться. Люди называют тебя провидицей.

— Это так, ярл Гудред. — Старуха обнажила в улыбке крепкие желтоватые зубы. — Конунгу Ульвару было угодно выжечь мне глаза — но даже слепой я вижу многое куда лучше зрячих.

— Так скажи мне! — Гудред встал прямо у разделявшей их с провидицей решеткой. — Открой мне будущее, и я верну свободу, которой ты так дорожила. Скажи, одолеет ли конунг Сивый своих врагов? Разделю ли я хоть крупицу той власти, которой…

— Свободу? — Провидица рассмеялась Гудреду в лицо. — К чему мне свобода, Беспалый, если я не смогу даже подняться по лестнице, с которой меня сбросили? В этих землях у меня нет друзей, что позаботились бы о слепой старухе. Много ли мне осталось до того дня, когда меня позовет к себе Владычица Хель?

— На то воля богов, — проворчал Гудред. — Но если ты будешь упорствовать — я отправлю тебя к ней хоть сейчас!

— Ты угрожаешь мне, Беспалый? Видимо, ты утратил и честь, и разум, если желаешь испачкать свой меч кровью старух, а не воинов. Но я не боюсь смерти — для меня она будет лишь избавлением от того, на что ты меня обрек.

Гудред выругался себе под нос. Старая карга оказалась куда крепче, чем он думал, а ее упрямству позавидовали бы даже бараны из гор Барекстада. Но если приказать не давать ей пищи…

— Меня лишили глаз, Беспалый, — снова заговорила провидица. — Жгли огнем и железом по приказу твоего конунга. Отобрали дом и все, что я имела. Отобрали даже имя — никто из тех, кого я называла друзьями, теперь не узнает меня. Неужели ты думаешь, что в этом мире осталось хоть что-то, чего я могу бояться?

— Я не знаю. — Гудред развернулся к лестнице. — Но если и есть способ развязать тебе язык…

— Постой, ярл.

Гудред замер.

— Я исполню твою просьбу. — Провидица прижалась к решетке. — И ты услышишь то, что открыли мне боги. Но не вини меня, если.

— Говори! — Гудред одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние и вцепился в расползавшиеся прямо под пальцами обноски. — Говори, или, клянусь Тором, я…

— Судьба Сивого лишь в его руках. Он стремится обрести силу, которой страшатся даже бессмертные боги, и плата будет немалой. Мне не ведомо, сможет ли он одолеть своего врага. — Провидица обхватила прутья решетки костлявыми пальцами и приблизила безглазое лицо к лицу Гудреда. — Но ты этого уже не увидишь, Беспалый.

— Почему? Что…

— Тот, кого ты называл другом, а потом предал, идет, — усмехнулась провидица. — И его не остановят ни вода, ни огонь, ни железо и не камень. Ни слово человека, ни воля самих богов. И нет такого место в Мидгарде, где ты сможешь от него спрятаться.

— Антор… — прошептал Гудред одними губами. — Он убьет меня? Скажи, провидица!

— Нет, глупец. — Изуродованное морщинистое лицо снова прорезала кривая ухмылка. — Но за свои деяния ты ответишь не перед богами, а перед людьми. Твою жизнь оборвет меч конунга!

ГЛАВА 11

— Ты сегодня нерадостен, друг мой, — произнес Сигизмунд. — Что-то случилось? Или тебе не по нраву мое гостеприимство?

Новый князь Прашны развалился на гигантском стуле, украшенном золотом и мехами — местные называли это «троном» — поигрывая в руках изящным кубком. Он старательно пытался заставить всех поверить в собственную беззаботность.

Слишком старательно.

Гудред никогда не был глупцом — и без труда увидел то, что Сигизмунд напрасно пытался скрыть за расслабленной позой и нарочито вальяжными движениями. Пальцы князя неровно подрагивали на золоте кубка, глаза тревожно бегали из стороны в сторону, и всякий раз, когда за дверями большого зала раздавались шаги, Сигизмунд едва заметно подпрыгивал.

Он боялся — и ни на крупицу не доверял ни Гудреду, ни Грому — одному из хускарлов конунга — ни даже своим людям. Тем, кто вместе с ним резал воинов покойного князя в их собственных постелях. Страх буквально сочился из Сигизмунда, стекал на пол и расползался по углам, превращая бесформенные тени от очага в зловещих вестников неминуемой расплаты.

Гудред и сам видел их — только вместо мальчишки, сбежавшего из Прашны с сотней всадников, в каждом темном углу ему мерещилась куда более грозная фигура. Тот, кого Гудред сам нарек ярлом тогда, на Барекстаде, и чью дружбу променял на обещания Ульвара Черное Копье. Тот, чью голову он срубил с изуродованного окровавленного тела и своими руками выбросил в погребальный костер, что поднялся выше крыши Длинного дома. Тот, о ком он спрашивал слепую провидицу.