Маргит Сандему - Зловещее наследство Страница 13

— Калеб, у меня кажется завелись вши!

— Наверняка.

— О, что скажет мама? И бабушка, этого она ужасно не любит.

Калеб сделал глоток.

— Мы попытаемся завтра выстирать твою одежду и помыть тебя, если удастся. (В этом он сильно сомневался).

— Я чувствую себя таким несчастным!

— Можешь выругаться, — улыбнувшись, сказал подросток. — А сейчас давай спать.

— Да… Калеб?

— Что?

— Я не хочу показаться маленьким ребенком и быть тебе в тягость, но ты не подержишь меня за руку? Только ночью?

— С удовольствием.

Маттиас почувствовал, как его маленькая рука утонула в большой сильной ладони, огрубевшей от работы, покрытой рубцами.

Бедное маленькое существо, думал Калеб.

4

Скоро у Маттиаса на руках появились мозоли, кожа на коленях затвердела. Ругаться он не научился, считая это отвратительным, но по возможности стремился слиться с окружающими.

Первое время он каждую ночь плакал во сне. Думал о домашних, о том, как они должны беспокоиться о нем, тосковал и мечтал увидеть снова дневной свет, стать свободным.

Позднее он научился воспринимать все, как есть. Но не смирился. Естественно, пищу им давали, но порции были столь мизерными, что они всегда чувствовали себя полуголодными. Пустой холодный суп или жидкая каша и старые почти заплесневевшие куски хлеба. Горячего они вообще не видели. Но тело вскоре привыкло требовать не много.

Взрослые рабочие не осмеливались разговаривать с мальчиками. Они знали, что мальчишек держат здесь в полной тайне, ибо они были очень ценны для эффективной эксплуатации шахты, и что разговаривать с ними значит подвергать опасности себя.

Но маленький новичок поражал их чрезвычайно. Никогда не слышали они такого ясного и любезного голоса, такого изысканного языка! В шахте было очень темно, смоляные факелы не могли высветить никаких особых черт, и лица мальчиков были черны от каменной пыли. Но глаза малыша вызывали у них сочувствие.

При виде этих глаз в душе взрослых появлялось теплое хорошее чувство. Мальчик всегда находил слова утешения для тех, кто получал травму, а по утрам он так восхитительно приветствовал их.

Как сказал один из рабочих:

— Этот мальчик, я убежден, — чистый безвинный агнец Господа нашего!

Они совали ему в руки куски хлеба или колбасы, которыми он тут же делился со своими товарищами. И всем взрослым его пребывание в подземелье представлялось дикостью. Но сделать что-либо… Нет, у них на это недоставало смелости. Даже дома они не решались упоминать о мальчиках, чтобы не впасть в немилость Хаубера или Нермаркена. Те, с кем встречались мальчики, были иностранцами или простыми забойщиками и не имели влияния. Однажды Маттиас попросил одного из них передать весточку домой в Гростенсхольм, но тот тут же убежал, только пятки засверкали. Штейгер Хаубер со своим пронзительным взглядом присутствовал повсюду. Он был опаснее гадюки.

Из разговора рабочих мальчики поняли, что пришла зима. Но под землей в шахте температура почти не изменилась. Здесь всегда было промозгло. Тепло было только рядом с печью. Но зимой все же становилось холодней — они не знали отчего. То ли ветер дул через штольни, то ли же сама гора покрывалась льдом.

По ночам громко кашлял Кнут, от ревматизма ломило суставы. Маттиас каждый вечер занимался своими уставшими руками и ногами и как мог ухаживал за большими ноющими ранами.

Серен смотрел на это с полным презрением, и говорил, что все это простая трата времени. «Помощи от этого не будет!» Калеб же помогал и поддерживал Маттиаса. Кнут слабел на глазах, выглядел хилым даже по сравнению с остальными. Он уже перестал сопротивляться выпавшему на его долю испытанию.

Мальчики часто строили планы побега, особенно в отсутствие Серена. Хотя он больше не испытывал неодолимого желания прятаться под землей, они ему все же не доверяли. Серен рисковал головой, появись он на поверхности и, если остальные предпримут попытку, он моментально донесет на них. Они знали. Он сам говорил им об этом.

План у мальчиков был, но такой трудный, почти невыполнимый, план укреплявший их мужество и доставлявший радость. Но Серен ничего о нем не знал.

— О, если б я смог выйти на солнышко! — вздохнул Кнут. — Увидеть его сияние, почувствовать его тепло! О большем я и не стал бы просить!

— Мы выберемся отсюда, — говорил Маттиас. — Выйдем, я обещаю тебе.

Но никто, с кем они могли бы поговорить, не приходил к ним. Как только в шахте появлялись проверяющие, мальчиков прятали и помещение запирали на замок, и никогда эти посторонние люди не подходили к ним столь близко, чтобы мальчики криками и стуком в дверь могли привлечь к себе их внимание.

И все же несколько парней относились к мальчикам хорошо. Об этом сообщил Калеб. Он рассказывал ребятам обо всем, что происходит наверху, и о том, где находится Хаубер.

Много раз мальчики думали просто сбежать, когда Хаубера не было на месте. Однажды они даже предприняли такую попытку. Их задержал охранник-иностранец внизу у лестницы, и когда Хаубер вернулся, их так отстегали плетью, что после этого еще долго болели раны. Кнут был очень плох, и они боялись, что он умрет.

Маттиас долгими ночными часами продолжал плакать. Он тосковал о светлом добром Гростенсхольме и Липовой аллее, о всех дорогих и любимых, оставшихся дома. А каждый раз, когда он проникал в узкий проход, чтобы отбить кусочки руды, он ужасно боялся за свою жизнь. Он чувствовал огромную тяжесть горы, царапающей его спину, и ему казалось, что наступило удушье. Он знал, что в каждый момент может отвалиться кусок скалы, он почувствует ужас, боль и наступит конец. Много раз он искусывал губы до крови, чтобы не закричать от страха и отчаяния.

Но мысль о том, что настанет день и он выйдет отсюда, не покидала его.

За все время, пока Маттиаса держали в подземелье, в шахту пришли еще двое мальчиков из самых ужасных слоев. Оба они были слишком нервозными и чрезмерно рьяными. Вскоре они попали в обвал. Никто и никогда не промолвил о них ни слова…

Время от времени, когда забойщики натыкались на водоносный слой, шахту заливало водой. Спасаясь от нее, приходилось забираться повыше на уступы. Помещение с печью, в котором они жили, располагалось довольно высоко, но при таких наводнениях в него всегда проникал влажный воздух.

Снова потеплело. Лето наступило, сообщили им рабочие.

Кнут почти полностью ослеп. Когда-то он кое-что различал в темноте. Теперь же он утратил и эту возможность.

— Побудь со мной, Маттиас, — говорил он часто по вечерам. — У тебя такая теплота в голосе и такие нежные руки.

— А если бы ты еще видел его глаза! — промолвил Калеб.