Дарья Иволгина - Степная дорога Страница 13

И горе тому, кто разлучен со своим оружием! Кто станет презирать раба, который обречен всю жизнь трястись от испуга? Такова его доля – всю жизнь проводить в страхе. Так заповедано Богами.

– Страх – вот твоя участь, раб, – вымолвила Алаха.

– Отпусти меня. Я уйду, – попросил он еще раз. – Поверь, настанет такой день, когда я отплачу тебе за доброту.

– Зачем тебе уходить? – спросила Алаха. – Один в Степи ты погибнешь.

– У меня есть одно дело, которое я должен завершить у меня на родине, в Саккареме. Если я умру сейчас, оно так и останется невыполненным.

– Какое это дело? – спросила Алаха с видимым безразличием. Однако ж заглядывая в себя, она ясно угадывала любопытство, которое сумел разбудить в ней странный невольник.

– Месть, – глухо проговорил он.

Алаха покачала головой.

– Плохой ты советчик сам для себя, Салих. Уйди один в степь – и умрешь. Тогда твое дело в Саккареме действительно пропадет. Жди! Придет время и для твоей мести!

Она сама не понимала, зачем обещала ему это. Может быть, вдруг взмечталось оказаться рядом и увидеть тех, кому вознамерился отомстить бывший каторжник из Самоцветных Гор. Кто они, в чем перед ним грешны и как примут смерть от его руки?

Впрочем, сейчас действительно не время думать обо всем этом…

Шаманка закончила петь и, повернувшись лицом к Салиху и Алахе, поманила их к себе обеими руками.

– Идем, – сказала девочка. – Пора.

Она легко поднялась на ноги и шагнула навстречу своей тетке. Салих побрел следом, с трудом преодолевая противную слабость в коленях. Страх гнул его к земле, не давал роздыху. Сердце стучало гулко, точно молот подземного кузнеца.

Алаха бы сказала – семидесяти двух плешивцев, что выковывают на небе громовые стрелы, подумал он ни с того ни с сего. Он слышал это предание еще на руднике и часто пытался представить себе этих небесных ковалей с раскаленными молотами в руках. Гром от их наковален, мнилось ему иной раз, сходен с тем, что слышен на руднике, когда отработанную породу спускают в отвалы…

Огонь, разведенный шаманкой, пылал, возымаясь в небо огромным столбом – точно крепостная башня. Невыносимый жар опалял лицо, грозил, коли зазеваешься, свить волосы в хрупкие, ломкие спирали. Но несмотря на близость ревущего пламени, Салих обливался холодным потом. Пытался в душе воззвать к Богам – но не смог. Забыл Их имена. Только билось где-то в самой глубине сознания тонкой ниточкой угасающего живчика: ВЛАДЫЧИЦА… МАТЬ…

Шаманка еще раз сделала приглашающий жест и, отступая спиной, ВОШЛА В КОСТЕР! Торжествующе взревев, огонь поглотил ее.

– Боги… – прошептал Салих, попятившись.

– Идем, – повторила Алаха. Она схватила Салиха за руку и потащила его к самому костру.

…Такого он никогда допрежь не испытывал. Он словно оказался выброшенным за грань времени, за край земли. На миг ему и впрямь почудилось, что он чувствует шевеление под ногами огромного панциря и различает впереди, в золотисто-красном огненном мареве ворочающуюся голову гигантской черепахи, на которой покоится мироздание. Какие-то невидимые существа окружали его со всех сторон. Кто были они? Быть может, духи, помогавшие шаманке? Те, что явились по ее зову и после долгих препирательств подчинились ее воле? Или кто-то иной?

Невидимки переговаривались между собою на незнакомом, гортанном языке. Несколько голосов были мужскими, два или три – несомненно, женскими.

Что-то странное, доныне ни разу не испытанное, происходило в центре шаманского костра с давно загрубевшей душой Салиха. Будто чьи-то ласковые руки, похожие на руки матери, осторожно распутывали узлы, грубо затянутые чужими, злыми людьми. Прохладные пальцы прикасались к самому болезненному, что носил в себе Салих, – и боль отступала, взамен страданию приходили отдохновение и покой. Тяжкие воспоминания, страшные думы, жгучая горечь, много лет не дозволявшая вздохнуть полной грудью, – все это вдруг отступило, точно убоявшись кого-то светлого, сильного и смешливого.

Только в эти мгновения Салих и понял, как же устал он носить в себе ненависть.

Когда неведомая сила выбросила его из костра на землю, лицо Салиха было мокрым от слез.

Юрта, где угасала юная Чаха, находилась на отшибе – согласно старому обычаю, ее поставили подальше от человеческого жилья. А перед входом еще и дополнительно подняли черный шест – знак того, что поблизости уже вьются злые духи, готовые допить до последней капли жизнь младшей дочери хаана. Так было принято в ее роду – рядом с умирающим не должен был находиться ни один человек, за исключением, быть может, какого-нибудь преданного раба, который затем последует за своим хозяином в могилу.

Чаха считала этот обычай мудрым. Вернее, у нее не было своего мнения: просто так заведено от веку. И спорить нечего. Незачем подвергать родичей опасности. А чужого человека, буде такой объявится, предостережет от опасности черный шест перед юртой. Человек живет сообща с другими людьми, но уходит из жизни одиноко.

Последней оставила Чаху мать. Рано постаревшая, истерзанная вечным страхом за младшую, любимую дочь, женщина долго не хотела уходить. Плакала, целовала бледные, тонкие пальцы Чахи. Сетовала на судьбу, жаловалась на Богов. Даже старого шамана Укагира корила. Зачем только позволил оставить жизнь хворому младенцу? Не такой горькой была бы их разлука…

Чаха утешала мать, как могла, но сил у девушки оставалось уже немного. Она начинала бояться, что умрет у матери на руках – и тогда скверна от близости смерти надолго останется на жене хаана. Не следует подвергать ее такой опасности.

И мать ушла.

Чаха спала и видела странные сны. Она знала, что скоро должна умереть. Об этом говорили все: и служанки (те сбежали, как только им позволили, – только черные пятки сверкнули!), и шаман, поначалу пытавшийся лечить девушку, но затем быстро отступившийся, убоясь безнадежного дела, и даже мать, истаивавшая в те дни слезами…

Смерть не страшила девушку. Ее мир сжался до размеров черной юрты, где ее положили умирать. Горизонт, некогда бескрайний, подвижный, зовущий к себе, сделался теперь войлочным; Отца-Солнца больше не стало – его заменили угасающие угли очага.

У Чахи ломило все тело, голова раскалывалась. Смертная зевота уже одолевала ее.

Чаха грезила.

Двумя душами наделен всякий человек, рожденный под Отцом-Солнцем. Есть у него душа Смерти и душа Бессмертия.

Бессмертная душа – это душа правой руки и света солнечного. Она легко покидает тело и легко в него возвращается. Она странничает, где ей вздумается, в наднебесных мирах и в мирах подземельных, среди духов-МАНАРИКТА, трясущихся в вечном экстазе посреди грозовых облаков, среди степенных духов-предков и соблазняющих видений, насылаемых духами-искусителями. Пока человек спит, душа его бродит, свободная, а после вновь приходит в свой смертный дом – тело спящего, и тот пробуждается.