Дэвид Геммел - Оседлавший Бурю Страница 13

— Пока да, — ответил Риамфада. — Это Узамат. Видишь то дерево?

Он указал налево. Ведунья оглянулась и замерла, не веря собственным глазам. Перед ней предстало дерево в десять, в двадцать раз толще любого, которое она когда-либо видела.

— Ему больше двух тысяч лет, — сказал Риамфада. — Оно было уже древним, когда Коннавар сражался с армиями Камня. Его питает магия. В вашем мире, за океаном, прежде росли такие же деревья. Теперь их нет. Слишком много магии человек сжег в войнах, слишком многое погубил собственной жадностью. Когда-нибудь он придет и сюда. Он посмотрит на деревья и увидит не величие веков, а строевой лес. Перед ним предстанут горы и водопады, а он увидит золото и серебро. Человек растерзает землю скважинами и шахтами. — Риамфада печально улыбнулся. — Но пока этого не случилось.

— В моем мире еще осталась магия, — торопливо сказала Ведунья. — Каждый день я стараюсь призвать еще хоть толику, чтобы накормить землю.

— Знаю, дитя.

— Я понимаю, мне не победить, — продолжила Живущая. — Один день войны причиняет больше вреда, чем я возмещу за десять жизней. Говорят, что погибло уже сто тысяч, а войне нет конца. Гэз Макон сейчас там. Я боюсь за него. Сердце говорит мне, что когда-нибудь враг дойдет и до севера. Это наполняет меня болью, болью и ужасом.

— Тебе надо отдохнуть, Карефа. Вбирай в себя магию. Восстанови силы тела и духа. Тебе нельзя остаться здесь надолго. Поспи несколько часов, потом я перенесу тебя на озеро Птицы Печали. Когда ты вернешься, найди способ достучаться до души седовласого фехтовальщика. У меня нет твоего дара к пророчествам, но я чувствую, что его помощь будет необходима.

— Неужели ты ничем не можешь помочь нам в борьбе с этим злом, Риамфада?

— Я уже помогаю, дитя. Всем, чем могу.

Мулграв устало тащился по рыхлому снегу. Рано поседевшую голову покрывал капюшон, толстая овчинная безрукавка и широкий плащ не давали окончательно замерзнуть. На рыночной площади почти не осталось торговцев, большая часть лотков была пустой; вокруг каждого, кто продавал еду, собирались толпы. За пару зайцев просили целый чайлин, в четыре раза больше обычного. Купившая женщина быстро сунула их в мешок и кинулась прочь, испуганно оглядываясь. Ей было чего бояться. Нравы давно перестали отличаться кротостью. Мулграв не раз думал: неужели войны всегда лишают людей простой человечности? Все стали вспыльчивыми, горожане все чаще начали ввязываться в беспричинные драки.

У пекарни на углу улицы Маррал вооруженные стражники сдерживали длинную очередь изголодавшихся, ждавших открытия лавки. Хлеба на всех не хватит. Снова пошел снег, порыв ледяного ветра подхватил плащ Мулграва и обмотал его вокруг груди. Заживающая рана в левом плече заныла от внезапного холода.

Несмотря на толпы людей на площади, город окутывала зловещая тишина. Звуки шагов приглушал рыхлый снег, шепот разговаривающих уносил ветер. Повсюду царил страх. Люди боялись не только голода. Война все приближалась, ужас усиливался. Всего несколько лет назад жители Шелдинга частенько собирались в тавернах и обсуждали позиции договора. Некоторые отстаивали право короля на абсолютную власть, другие поддерживали договорщиков, напирая на то, что каждый варлиец должен иметь равные права перед законом. Иногда доходило до ссор, но обычно все подобные споры велись исключительно благожелательным тоном. В конце концов горожане мирно расходились по домам.

За четыре года, прошедшие с начала войны, дружеские сборища и споры прекратились сами собой.

Все знали, что происходит с городами вроде Барстеда на южном побережье. Выиграв битву, в него вступила армия договорщиков, перебив тех, кто выступал за корону. Повесили шестьдесят человек. Три дня спустя договорщики отступили, и в город вошли армии короля. Были повешены триста человек, сочувствующих мятежникам. Затем пришли Искупители. При мысли о них Мулграва передернуло.

Барстед был выжжен дотла. Никто так и не узнал, что стало с женщинами и детьми, пережившими два предыдущих нашествия. Но Мулграв говорил с разведчиком, побывавшим на пепелище, и тот рассказал, что видел. Повсюду лежали обгоревшие трупы.

Выкинув из головы горькие мысли, фехтовальщик пошел дальше, срезая путь переулками и темными двориками. Заворчала чуть живая от голода собака, но он не обернулся, и облезлая псина продолжила прерванное занятие — грызть обледеневшую дохлую крысу.

Переходя горбатый мост, Мулграв остановился посмотреть на скованную льдом речушку. Чуть ниже по течению, накрывшись одеялами, несколько человек с удочками сидели перед полыньями.

Фехтовальщик двинулся дальше и тут же поскользнулся на спуске. Впереди показалась церковь, старое здание с покосившимся шпилем. Разговоры о том, чтобы поправить шпиль, велись давно, а Мулграву все и так нравилось. Чтобы посмотреть на церковь, он снова остановился. Несколько бревен на северной стене надломились, отчего все здание опасно перекосило, и теперь оно скорее напоминало шляпу волшебника. Кумушки судачили, что церковь скоро рухнет, но Мулграв, непонятно почему, не хотел в это верить. Перекошенный шпиль одним своим видом низвергал несгибаемость и прямолинейность варлийцев, которые должен был увековечивать, и это согревало сердце фехтовальщика.

Прямо за церковью стоял крытый соломой домик Эрмала Стэндфаста. Над высокой трубой курился дымок. Мулграв добрался до входа, с трудом открыл занесенную снегом дверь и вошел внутрь. Некогда полный священник сидел у камина, прикрыв лысый затылок вязаной шапочкой и накинув на плечи одеяло в черно-белую клетку. Он улыбнулся Мулграву, который снял плащ и потопал ногами по лежавшему под дверью тростниковому коврику.

— Скоро станет теплее, — сказал Эрмал. — Весна идет.

— Что-то она не торопится, — ответил Мулграв, сбросив овчинную безрукавку. Фехтовальщик подставил стул к камину и сел, протянув к огню руки.

— Как твое плечо?

— Почти зажило, — ответил Мулграв. — Все еще ноет, когда холодно.

— Неудивительно. Сколько тебе лет? — неожиданно спросил Эрмал.

Мулграв задумался от неожиданности.

— Тридцать четыре… почти тридцать пять, — наконец сообразил он.

— После сорока будет ныть в любую погоду.

— Воодушевил — слов нет.

— Попади пуля на два дюйма ниже, — рассмеялся Эрмал Стэндфаст, — и у тебя ничего бы уже не болело. Дюйм влево — и ты бы лишился руки. Учись быть благодарным боли, Мулграв. Она — напоминание, что ты еще жив. Готов вернуться в свой полк?

— Нет, хотя ненадолго придется. Я собираюсь просить Гэза об отставке.

— Но мне казалось, — удивился Эрмал, — что ты незаурядный солдат. Зачем отказываться от своего призвания?