Пола Вольски - Сумеречные врата Страница 13

Постепенно мир из синего становился лиловым. Солнце, уходя на запад, выплеснуло в небо золотые, розовые, фиолетовые брызги. Цвета медленно гасли, давая отдых утомленным глазам. Баржа на ночь встала на якорь. Йахдини занялись рыбной ловлей, а наевшись, с сытым похрюкиваньем погрузились в сон. Заснул и погонщик. Ренилл сидел на палубе с фляжкой охлажденного в реке красноватого чая. На его запястьях и сзади на шее лежали прохладники — слизнеподобные речные создания, внушавшие нормальным вонарцам омерзение, граничившее с ужасом. Но Ренилл не находил в них ничего особенно отвратительного, а даже самые брезгливые его соотечественники не могли отрицать, что прохладники прекрасно умеют извлекать из человеческого тела излишний жар. Теперь он использовал их так же, как местные жители, и отлично себя чувствовал.

Над ним бриллиантами на черном бархате горели Василиск и Нуумани — небесная танцовщица — созвездия, которых не увидеть в Вонаре ни в какое время года. Перед ним, как отражение небесных звезд, плясали над нолями крошечные белые блестки — такие очаровательные, если не знать, что это огнежалы, названные так не только за свечение, но и за жгучую боль укусов. К счастью для работающих на полях, огнежалы вылетали только ночью. И к счастью для него они почти никогда не летали над водой.

Ренилл затаил дыхание, желая продлить мгновенье. Он редко испытывал такой покой. Все было прекрасно — или было бы, если бы не назойливая мысль о том, что ждет его в конце пути, о неизбежной неприятной встрече, а потом о неизбежном возвращении в ЗуЛайсу и неизбежном, хотя и не лишенном интереса, деле, ожидавшем его там. Да еще некоторые побочные обстоятельства, мелькавшие в памяти лица, суровый профиль во Тругнира, презрительная и презренная рожа Шивокса, горестный лик гочаллы Ксандуниссы, которой он много чего обещал, красавица гочанна — как же ее зовут?.. Жалюзи… Отойди… Жасмини… Джатонди! Точно, Джатонди. Красавица? Дело вкуса. Умна, образованна, владеет собой — это точно. Очень сильная, несмотря на внешнюю хрупкость. Красивая ли? Да какая разница. Кажется, он рассуждает, как Шивокс.

«Спасибо», — молча сказала она. Походка, наклон головы.

Да, красивая.

Скорей всего, быть ей четвертой женой какого-нибудь старого князька, который в первую брачную ночь заразит ее сифилисом.

Ренилл допил чай, отставил в сторону пустую фляжку и порывисто поднялся на ноги. Сорвал прохладников с рук и загривка, выбросил обратно в реку и ушел спать в каюту.

Утром он появился из нее преображенным. Авескиец из касты Отступающих исчез. Его место занял светлокожий светловолосый вонарец Высокочтимый, одетый в хлопчатую рубаху и брюки цвета хаки, в пробковом шлеме. Погонщик йахдини обратил взгляд к водам реки, к небесам, ко вселенной…

Невозможно было скрыть все признаки мальчишеского озорного веселья. Ренилл попытался — и потерпел поражение.

Ближе к вечеру они добрались до плантаций Бевиаретты. Ренилл расплатился с погонщиком, сошел на берег и быстро зашагал по узкой извилистой тропинке к дому. Кучка бронзовых голых малышей возилась в голубой пыли на дороге. Они еще не умели толком ходить, но поспешно прыснули в стороны на четвереньках, уступая дорогу Высокочтимому. Их нянька — смуглая пухлая девушка с медным значком трудолюбивой касты Потока, свисавшим на цепочке с зуфура — низко склонилась перед ним, застыв сутулым, поникшим воплощением покорности. Ренилл мельком взглянул на ее лицо — оно показалось знакомым — она наверняка уже служила на плантации во время его прошлогоднего визита — но имени Ренилл вспомнить не мог. Разумеется, она вела себя приличным и подобающим образом, но что-то в ее преувеличенном, раболепном смирении раздражало его.

Перестань пресмыкаться. Стой прямо, смотри мне в глаза.

Он прикусил язык. Все подобные слова были бесполезны. Хуже чем бесполезны, как он хорошо знал из прошлого опыта. Двадцать один год назад, десятилетним мальчиком, впервые оказавшись на плантации Бевиаретты и еще пылая либеральными идеями, почерпнутыми из книг но истории великой вонарской революции, он старательно внушал свои взгляды домашней прислуге, туземным товарищам по играм и рабочим плантации. По крайней мере один из его слушателей, девятилетний нибхой, принял поучения своего молодого хозяина близко к сердцу, храбро отказавшись склониться перед Превысшим Высокочтимым Ниеном во Чаумеллем, владельцем плантации. В результате нибхой был высечен до крови, что послужило причиной серьезного улучшения его манер.

— Ты видишь результат, племянник. — Наставительная речь дядюшки Ниена все еще отдавалась в ушах Ренилл а два десятка лет спустя. — Это твоя вина, следствие твоей глупости. Пора тебе осознать, что мы должны уважать свое достоинство, поддерживая некоторые традиции. Мы вонарцы, притом рода Возвышенных.

— Титул Возвышенных отменен. И, по-моему, правильно, — возразил он тогда. — И, может, мы и почти чистокровные вонарцы, но ты же знаешь, что в нас…

— Наследственные титулы отменены, но эта неразумная мера не аннулирует наследственного превосходства природного правящего класса и не меняет кодекса поведения нашего рода. Мы обращаемся с низшими мягко, если они того заслуживают, но без излишней снисходительности. Так лучше для всех.

— Но, дядя, почему же они низшие? И как мы можем считать себя высшими, если в нас самих…

— Мы должны выдерживать определенную дистанцию между господами и слугами.

— Но почему они должны всегда быть слугами? Разве это не их страна? И почему во Чаумелли притворяются, что они так уж намного лучше, когда мы сами…

— Одно из древнейших, благороднейших и славнейших вонарских имен…

— …когда в нас самих…

— … гордое наследие Вонара…

— …в нас самих авескийская кровь!

Ужасное молчание, страшный взгляд дяди Ниена — он сразу понял, что произнес непроизносимое, вымолвил неслыханное и что дядя, который с самого начала не проявлял большой любви, навсегда проникся к нему ненавистью и отвращением. Несчастье совершилось, сказанного было не вернуть, да ему, по правде говоря, и не хотелось отказываться от своих слов.

— Если тебе не хватает достоинства не вспоминать о заслуживающем сожаления поступке Сисквина во Чаумелля, будь по крайней мере любезен воздержаться от упоминания о нем вслух.

Какая речь! Какой нелепый, надутый, косный идиотизм. Он мог смеяться над ним теперь, но двадцать лет назад в этом не было ничего смешного.