Всеволод Глуховцев - Бог сумерек Страница 13

Странно, но после этого он крепко уснул, а проснулся рано и ничуть не ощутил недосыпа. Голова была ясная, свежая, и он точно знал, что на сегодняшнем семинаре по физике его спросят о резонансе в колебаниях. Он схватил учебник Ландсберга, прочел эту тему, набросал конспективно на бумажке, одним словом, выучил. Понятное дело, что дальше именно так и случилось. Его спросили, он с блеском ответил.

После занятий он под каким-то предлогом открутился от дружков и ушел в расположенный неподалеку от института парк. Там он забрался в самую глухую аллею, чтобы никто не отвлекал его.

Ему надо было подумать. Он и думал, медленно вышагивая по талому снегу, нахмурясь, голову склонив, сцепив руки сзади. Что делать с этим чертовым даром? Вот напасть! Смотаться в деревню, отыскать тех, кто знал деда, порасспросить? А что это даст? Ну, узнаешь то-се, а главное-то, основные тайны разве теперь известны? Все утрачено, потерялось в изменившемся мире, в других временах, скрылось за ушедшими годами.

Поразмыслив как следует, он решил, что ничего лучше не сделаешь, кроме как стараться не трогать опасный клад своего таланта. Никому ничего не говорить о нем, вообще постараться забыть его, насколько это возможно.

Так он и сделал, но дар, конечно, сам напоминал о себе. И напоминания эти были такими, от которых хотелось бежать подальше, в ужасе отмахиваясь руками: чур меня, чур! Они накатывали внезапно, совершенно неожиданно. Саша мог ехать в троллейбусе, и вдруг перед ним – вспышка, дым, огонь! Он видел, как горит дом, именно такой-то дом на такой-то улице. Потом видение пропадало, Саша стоял бледный, с пересохшими губами, с отчаянно бьющимся сердцем, приходя в себя. А через день-два он узнавал о пожаре. Ехал туда, смотрел – точно, оно, видение.

И подобными сюрпризами дар “угощал” Александра нередко, два-три раза в месяц. Это было мучительно: аварии на заводах, всякие прочие дрянные случаи. И некому об этом сказать! И еще одна странность: в отличие от отца Сашу его озарения терзали головной болью. Почти сразу же после них начинало дико давить в висках, и ничем нельзя было выгнать эту боль, только лечь и постараться заснуть – во сне она куда-то пропадала.

Случались, впрочем, и хорошие предвидения. Но почему-то они ограничивались тем, что Саша всегда угадывал, о чем его спросят на занятиях или на экзамене. А он и так учился хорошо, ибо специальность свою – электронику – любил, ему это просто было интересно, учеба давалась легко и безо всяких предвидений.

Но вот однажды, когда он уже учился на четвертом курсе, случилось то, что перевернуло всю его жизнь. Осенью; в серенький скудный денек в октябре. Настроение у Саши с самого утра сделалось под стать погоде: что-то тяготило душу, в ней было муторно и слякотно. Ужасно не хотелось идти на занятия. Саша все-таки поехал в институт, но на полдороге выскочил из трамвая, до того тошным показалось ему торчать в аудитории. И он пошел без цели по улицам. Вокруг вздыхало, хлюпало, моросил мелкий дождик. Так он добрел до небольшого скверика: несколько мокрых берез и елочек, кусты, скамейка, кругом пустые бутылки и окурки. И никого не было – ни рядом, ни на улице, вообще ни одной живой души. Он потом вспоминал об этом, когда случилось...

Что случилось? Вот этого Александр объяснить не мог. Да и не пытался. Он остановился в сквере, закрыл глаза, вздохнул поглубже. И что-то в нем дрогнуло, он точно отключился на мгновение и от испуга резко открыл глаза.

Не то чтобы он им не поверил, и все-таки такого с ним никогда не было. Да и ни с кем, наверное, не было.

Он увидел, что находится совсем в другом месте: на городской окраине, рядом с замершей стройкой. Среди пустых стен тоскливо подвывал ветер, кирпичи и плиты валялись в мертвом бурьяне. Александр диковато огляделся, не сразу сообразив, где это он. Потом сообразил, где, но главное было не это.

А вот что: он снова, как тогда – два с половиной года назад, – враз понял все, да так, что его прошиб холодный пот. То есть не все, конечно, он не успел узнать, что именно может его ожидать, но точно знал – нечто ужасное. И оно обязательно случится, если не изменить линии судьбы. Как? Этого он тоже не узнал.

Саша еще раз осмотрелся, припомнил, где здесь автобусная остановка, и направился туда. Он был бледен, немного растерян, но решителен. В конце концов, ничего не произошло, и пока все в его руках.

Он успокоился и начал размышлять. Ничего конкретного не измыслил, но все яснее и яснее становилось, что он должен что-то в своей жизни изменить. Он ни с кем не делился своими мыслями, даже с матерью, но думать не переставал. И надумал наконец.

Александр пришел в ректорат с заявлением об отчислении из института по собственному желанию. Там, естественно, решили, что студент рехнулся, и даже разговаривать на эту тему не пожелали. Александр, спорить не стал, но в институт ходить перестал. Направился в НИИ прикладной электроники и устроился лаборантом. В кадрах расспрашивать его ни о чем не стали, хороший лаборант – на вес золота.

Понятно, что окружающие его, мягко говоря, не поняли. Тем более что толком он ничего объяснить не мог. Особенно тяжело пришлось с матерью, та от сыновней причуды аж слегла. Саша упрямо твердил, что в своей специальности он разочаровался, что еще не нашел себя, что ему надо разобраться... и всякое такое. Из института его доставали звонками и официальными уведомлениями, на зимнюю сессию он не явился, и там с ума сходили, ничего не понимая. Однокурсники тоже недоуменно разводили руками.

Но все на свете когда-нибудь кончается. Прижилось, перетерлось и это. К тому же не дремал военкомат, и ровно через год после того до Александра добрался осенний призыв. А когда через два года он вернулся домой, много воды уже утекло. Можно сказать, что утекла вся прежняя вода.

Прозрения исчезли, перестала донимать мигрень. Он сумел перехитрить свой рок. Правда, дорогой ценой: теперь придется всю жизнь шифроваться, прятаться, не высовываться. Но это все лучше, чем жить в страхе – в страхе перед смертью, внезапной и безжалостной.

И он стал жить спокойно, не внапряг. Чередой пошли годы, похожие друг на друга, потом побежали. Александр женился, неудачно, прожил два года, развелся и ничуть не горевал. Когда ему стукнуло тридцать, умерла мать. Здесь, разумеется, без горечи не обошлось, но и это прошло, как проходит все. Годы, казалось, побежали еще быстрее.

Конечно, как у всякого нормального мужчины, было у него честолюбие и оно иногда пощипывало. Но он всегда утешал себя тем, что зато избавился от такой беды – тако-о-ой беды! – говорил он про себя. К тому же зарабатывал он очень нехило, со всякими полставками да халтурами – побольше некоторых начальников. Правда, к богатству он никогда не стремился, жил легко, безбедно, денег не считал, в телесных удовольствиях себе не отказывал. Нельзя сказать, чтобы пил, но к пиву пристрастился. Вообще либо бутылка пива, либо сто грамм стали для него ежедневной нормрй.