Лорд Дансейни - Время и боги: рассказы Страница 132

— Идет! — негромко воскликнул кто-то из официантов. Управляющий ввел в зал полицейского.

— Ваше имя? — обратился он сперва к управляющему и записал себе имя.

— И ваше имя, сэр? — спросил он гостя. — Ваш адрес?

Затем он вновь обратился к управляющему:

— За обед уплачено?

Управляющий ответил, что да, уплачено. Полисмен записал и это. Он записал еще имя и фамилию гостя, его адрес, фамилию управляющего под названием «Хэмпшир-хаус». Проделав все это, он пересчитал куверты и сказал:

— Сколько тут должно быть? Двадцать два. Пришел только один джентльмен; стало быть, на его долю досталось многовато шампанского. Но перебор шампанского особого вреда не наделает. К утру джентльмен будет в полном порядке.

С этими словами полисмен удалился, следом за ним медленно вышел управляющий, а двое официантов вежливо подали гостю пальто. И едва он покинул зал, третий официант одну за другой погасил лампы в зале. Когда же комната погрузилась во тьму, и только тусклый свет слабо мерцал в окне над дверью, официант оглядел длинный стол, и его, единственного из всех, осенила догадка о смысле слов, сказанных одиноким гостем. Но то, что он понял, исчезло через мгновение, пропало из виду, едва он вышел из темного зала на яркий слепящий свет.

Je-ne-sais-quoi. [10]

Перевод Н. Цыркун

Однажды, прогуливаясь в пиниевой роще, которая вместе с растущими под деревьями асфоделями удивительнейшим образом врезается прямо в центр Афин и поднимается по склону горы, сверкающей своей голой вершиной на фоне синего неба, встретился я с существом, в котором, не вспомни я, что нахожусь вдали от Ирландии, опознал бы лепрекона; может, чуть побольше и получше одетого, но явно того рода-племени. К моменту нашей встречи в городе прозвучал сигнал воздушной тревоги, и у него, когда он ко мне приближался, был тот озадаченный вид, что видится порой в глазах человека, которого внезапно пробудили ото сна.

Огонек, блеснувший в его глазу, привлек мое внимание; мы разговорились. Он сказал, что живет в этой роще, и добавил:

— Вы, должно быть, никогда обо мне не слыхали. Моя мать продавала асфодели, которыми украшали храмы. Она собирала их в этой роще. О ней вы тоже наверняка никогда не слышали. Никто не удосужился записать ее историю. Да и с чего бы?

Он так робко говорил о себе и о своей матери, что я из простой вежливости решил поддержать разговор и заметил:

— Возможно, я слышал что-нибудь о вашем отце.

— О да, о моем отце вы, безусловно, слыхали, — откликнулся он. — Но это не важно, не важно.

Следует заметить, что говорил он по-гречески, но не на современном, а на древнем языке, а потом молниеносно переходил на удивительно беглый английский. Можно было бы счесть его английский родным, если бы истинного англичанина нельзя было бы тотчас опознать уж не знаю по чему — по платью, по лицу или по шляпе еще до того, как он откроет рот.

— Мой отец появился однажды в этой роще, — продолжил он, — под личиной, которую он себе иногда выбирал. Словом, он маскировался. Но я-то вообще никто, просто живу в этой роще.

— В роще? — переспросил я. — Но ведь тут даже укрыться негде под деревцами. Слышали вой сирены? Не лучше ль приискать себе более надежное укрытие?

Каким-то нутряным чутьем я понял, что он говорит правду. Ясно было, что его мать — простая женщина, как и сам он; в то же время в его очевидном нежелании смутить меня малейшим намеком на то, что могло бы поселить во мне ощущение неполноценности, я явственно видел знак аристократизма. Он запинался, отводил глаза, наконец, надолго умолк. Заговорил он вновь с виноватым видом, будто извиняясь за то, что вообще затронул эту тему:

— Конечно, моя мать была простой женщиной, проще не бывает. А я… как бы это сказать…. Я бессмертен.

С этими словами он в полном смущении отпрянул в тень молодых пиний и неземной свет асфоделей.

Посейдон

Перевод Н. Цыркун

Солнце уже клонилось к Пелопоннесу*, когда я подошел к храму Посейдона*. Его колонны, насквозь пропитавшиеся золотом солнечного света, теперь как будто растворялись в воздухе, превращаясь в золотой эфир. Это впечатление исчезало по мере моего приближения к храму, и когда я оказался рядом с ним, исчезло совсем. Горы и острова, полукругом окружавшие берег, еле заметно стягивали к себе пурпурные облака, которыми окутывались на ночь.

Подходя к храму, я никого там не увидел, но, блуждая взглядом по кромке моря, заметил сидевшего в прибрежных зарослях тихого маленького старичка. Пока я не обратился к нему, он не произнес ни звука, а когда я заговорил, в ответ на всякий вопрос лишь вздыхал и повторял, что нынешние времена не то, что прежние.

— А чем вы занимаетесь? — спросил я, подозревая, что он, верно, в изменившемся мире не нашел места своему ремеслу.

— Теперь ничем, — ответил он. — Я отошел от дел. Ничем нынче не занимаюсь.

Он вздохнул и умолк.

— А что же вы все-таки делали раньше? — спросил я.

— Ах, — ответил он, — ах, я сотрясал землю. Буквально сотрясал ее. И приводил в ужас людей, живших вдали от берегов.

— Приводили в ужас? — переспросил я.

— Конечно, — ответил он. — За девять миль от побережья и даже дальше. И они приносили мне жертвы в этом храме. Быков. В огромных количествах. Отличных быков, красиво истекавших кровью. И земля сотрясалась, покуда они приносили их в жертву. Такие были времена. Такие времена. Я поднимал шторма, которые сотрясали землю.

— Следовательно, вы были… — начал я.

— Разумеется, — ответил он. — И это мой храм.

— И вам более не приносят жертв? — спросил я.

— В том-то и дело, — сказал он. — В том-то и беда. Когда жертвоприношения возобновятся, я снова смогу сотрясать землю. Но люди нынче беспечны и ленивы, не то, что их предки. Знаете, я ведь видывал в этом храме до пятидесяти быков за один раз.

— А почему вы теперь не сотрясаете землю? — спросил я его.

— Мало что можно сделать без бычьей крови, — ответил он. — Откуда взяться силам, ежели нет бычьей крови. Но люди, конечно, снова будут приносить мне жертвы; может, очень скоро. Но покуда они беспечны и ленивы.

— Отчего же они должны приносить вам жертвы? — спросил я.

— Это их долг, — резко ответил он.

Тогда я сделал то, что нипочем не следует делать, когда речь заходит о религии; я попытался спорить.

— Но разве они жертвовали не за тем, чтобы вы прекратили сотрясать землю? — спросил я.

— Безусловно, — ответил он.

— Тогда какой резон им вновь начать приносить жертвы, чтобы вы набрались сил и снова взялись за свое?