Лорд Дансейни - Время и боги: рассказы Страница 134

Я упомянул об этом правиле, просто чтобы объяснить название клуба; но правило, важное для моего рассказа, правило, в соответствии с которым был исключен Таббнер-Уорбли, состояло в том, что если ежегодный взнос платили чеком, то чек должен быть кроссирован*. Член клуба, о котором идет речь, обычно платил посредством банковского поручения, и банк, а точнее, один из его клерков, нанятый на временную работу уже в войну, выписал некроссированный чек. Ответственность за это, разумеется, легла исключительно на Таббнера-Уорбли и, в соответствии с другим правилом, которое предусматривало исключение в наказание за предумышленное нарушение устава клуба, он был исключен. Вот и все, что известно об этом сейчас, — правление сочло, вполне достаточно; но мне кажется, обстоятельства, которые заставили правление действовать именно таким образом, настолько неординарны, что заслуживают обнародования.

Таббнер-Уорбли вошел в возраст, когда жизненные интересы и страсти стали его покидать; но вместо того чтобы совершать моцион или придерживаться диеты, он обратился к врачу. Что само по себе совершенно разумно, неразумно только придавать слишком большое значение обыкновенной апатии и вялости, не страдая никакой определенной болезнью, которую могут излечить врачи. Наверное, доктор прописал каломель*, но это не возымело действия, и через несколько дней врач понял, что столкнулся со сложнейшей задачей: лечить человека, который ничем не болен. Скоро он обнаружил, что его медицинские знания неприменимы в данной ситуации, и стал давать Таббнеру-Уорбли некоторые общие рекомендации относительно диеты и прочего, и вспомнил о последних достижениях медицины, которые сам еще не опробовал, но которые могли помочь или не помочь в подобных случаях. В конце концов, нет другого пути проверить на практике последние достижения медицины, кроме экспериментального; и поскольку к экспериментам над животными относились весьма неодобрительно, оставались пациенты.

— Существует новый препарат, — сказал доктор Потринггон, ибо именно к этому специалисту обратился Таббнер-Уорбли, — которым лечат случаи, подобные вашему. Совсем новый и пока широко не используемый, но вреда он вам не принесет.

И он вкратце рассказал об ardor canis[11] — вытяжке из мозга собаки, которая, будучи введена в вену, возбуждает, если верить ее разработчику, бодрость, интерес к жизни и кипучую энергию, столь знакомые всем, кто имел дело с собаками.

— Не скажу, — заключил доктор Потринггон, — что он сделает с вами все, что обещает доктор Шнильц, но в вашем случае даже слабая стимуляция может восстановить баланс, который, мы, ээ, надеемся и, ээ, ожидаем…

— Огромное вам спасибо, — тепло сказал Таббнер-Уорбли.

И на следующей неделе прошел курс лечения. Не думаю, что доктор Потринггон хоть сколько-нибудь верил в это новое открытие, но уколы, тем не менее, делал. Вероятно, он просто устал от Таббнера-Уорбли, и это естественно: он был хороший врач, а перед ним был человек, которого не от чего было лечить. С таким же успехом можно попросить скрипача сыграть на досках забора, из которых нельзя извлечь никакой музыки. И к тому же Таббнер-Уорбли был скучный малый, можно сказать, скучный, как собака, хотя это совершенно неправильно, ибо собаки не бывают скучны. Результат лечения поверг доктора Потринггона в величайшее изумление.

Мы впервые после лечения увидели Таббнера-Уорбли в Клубе избирателей, когда он, войдя, подбежал к швейцару в холле и стал чрезвычайно заинтересованно спрашивать, нет ли для него писем. Швейцар скорбно протянул ему один-единственный рекламный проспект, ибо, исходя из поведения Таббнера-Уорбли, естественно предположил, что тому за время отсутствия должно было прийти романтическое послание или уж во всяком случае очень важное письмо. Таббнер-Уорбли разорвал конверт чуть ли не с жадностью — странно употреблять это слово по отношению к рекламному проспекту, однако любое другое будет неточным. Жадно сорвав конверт, он тут же, прямо в холле, начал читать его содержимое с выражением столь бурного восторга, что первый же член клуба, которому случилось в этот момент подойти за своей почтой, сказал: «Хорошие новости, я вижу». Потому что не обратить внимания на то, с каким удовлетворением фонтанировал Таббнер-Уорбли, было невозможно.

— Да, да, — ответил Таббнер-Уорбли. — Прекрасные новости, новости — лучше не бывает. Существует фирма, которая хочет продать мне газонокосилку. Прекрасная вещь. Чрезвычайно замечательная вещь. Запах свежескошенной травы, ее зеленый поток льется и льется, и с ним смешиваются белые головки маргариток.

— Понятно, — сказал член клуба не вполне убежденно. — У вас красивый газон.

— Нет-нет, газона у меня нет.

— Тогда сад.

— Нет-нет-нет, сада тоже нет. Ничего такого, — сказал Таббнер-Уорбли. — Но я смогу косить по обочинам дорог. Или еще где-нибудь. Это будет приятно. В высшей степени приятно. Запах свежескошенной травы, такой чудесный, такой…

Его собеседник внезапно исчез.

Я и сам смотрел в этот момент на Таббнера-Уорбли, бурно радующегося рекламному проспекту. Вдруг, все в том же состоянии бурной радости, он совершенно потерял интерес к проспекту и подбежал к новому радиатору, установленному в холле.

— Изумительное изобретение, — сказал он. — Воистину прекрасное. С ним так тепло и уютно. Чрезвычайно полезное изобретение.

В это время по холлу проходил один из членов правления клуба; ему, вероятно, приятно было услышать столь высокую оценку радиатора, за установку которого он частично отвечал. Однако он быстро прошел мимо.

Затем Таббнер-Уорбли отправился в библиотеку, подбежал — даже если и не подбежал, то в любом случае двигался он неоправданно энергично — к креслу перед камином и сел, с бессмысленным восторгом уставившись в огонь. Красота пламени совершенно очаровала его. И я должен сказать, что огонь в камине — это действительно прекрасно. Безусловно, это так, но воспитание почему-то заставляет нас в какой-то мере скрывать свои чувства, даже если нам что-то очень нравится; и привычка не слишком замечать всякие такие вещи, вероятно, уменьшает количество ситуаций, когда мы испытываем бурный восторг.

Но Таббнер-Уорбли заметил красоту огня, и то, как он демонстрировал глубочайшее наслаждение, выражаемое глазами, лицом и всей его повадкой, явно раздражало других членов клуба. Я не вполне понимаю, что именно вызывало их раздражение, но началось все именно с этого, и очень скоро — при том, что все читали разные газеты, имели разные интересы и любимые темы для обсуждения — выявился один общий для всех интерес, если можно так выразиться, одна общая тема для обсуждения: бурный восторг Таббнера-Уорбли по поводу всего, что попадается ему на глаза.