Михаил Бобров - Висенна. Времена надежды Страница 135

… - И с теми благолюбивыми словами к лучшему брату своему, посаднику, обращается… — посол облегченно убрал руку со свитка; тот скоренько свернулся. Тиреннолл мигом отбросил сон: ни один чиновный муж Княжества не посмеет свернуть бумагу, не дочитав титул. Стало быть, послан вовсе не чиновник, и грамота — так, для вида!

— … Господин Северной и Южной равнин, Великий Князь ТопТаунский! — выговорился, наконец, посол.

Посадник вежливо встал с места. Теперь он рассматривал гостя внимательно. Глаза — колючие, жесткие. Тиреннолл сразу вспомнил охоту: взгляд человека перед ударом или спуском тетивы. Лицо — нестарое, резкое, обветренное; совсем не придворное. Руки — железные клещи с характерным мозолистым бугром поперек ладони. От весла такое бывает. Только не греб же посол всю дорогу! Да и никто из них не греб: посольство прибыло конно. Значит, мечник.

Тиреннолл указал на скатерть — слуги тотчас понесли мед в высоких кувшинах, черное пиво в широких ковшах; соленую рыбку, мелких рачков. Посол сдержанно поклонился и быстрым движением вложил грамоту в руки подскочившему печатнику.

Михал, из Макбетов. Не ошиблись дознатчики. Как ни хотел Тиреннолл отсрочить страшную новость, а сомневаться далее причины не видел. Воевода — он и в собольей шубе волк. Впрочем, не сильно Михал и прятался. Видно, готов к войне Великий Князь. Воеводу прислал посмотреть… и в железа не забьешь: посол! Если войны все равно не миновать, так и взять бы воеводу. Пустька князюшка его выкупает за мир и дружбу… Только — обидишь посла, госпожа Висенна не простит. Выгодно, да бесчестно.

Корней оставил посадничье кресло, спустился на три ступени, уселся к накрытом столу на лавку. Гость не замедил, поместился напротив. Кравчие налили обоим одновременно и поровну. Соперники отхлебнули, уставились глаза в глаза: серые северные против степных желтых.

… А может, девкой опутать? Застрянет в городе, и…

И что? Век за юбкой не просидишь!

Посадник вздохнул. Наклонился совсем близко к Макбету. Слуги понятливо разошлись по дальним углам, привычно позабыв дышать. Корней оправил свой серый плащ, ставший уже легендой. Вытащил знак посадника. Улыбнулся криво, а спросил прямо:

— Когда с полками ждать, воевода?

Михал глаза не опустил:

— Думаешь, сейчас убивать, или на обратный путь подсыпать чего?

Корней против воли засмеялся. О чем тут говорить, ясно и так! Быть войне. Не сегодня. Еще и не завтра. Но — не миновать. Посадник почувствовал, что дышится легче: решение принято.

— Грамоту в ответ писать, или на словах передашь?

Воевода осклабился:

— Да уж не трудись, посадник.

Тиреннолл легонько поднял верхнюю губу:

— Ну, тогда нечего жевать сопли… — крикнул кравчему:

— Неси весь бочонок! — сжал серебрянную чарку нестарыми еще пальцами, вдавил в толстую скатерть. — Наливай, воевода!

Воевода ушел далеко заполдень. Ушел — громко сказано. Увели его под руки. Корней споил противника вчерную. Песни пели, расколотили пару кувшинов. И не мог посадник сказать, что хоть один притворяется. Оба и смеялись и плакали искренне. Ковш выпьют, глазами столкнутся: дзынь! Вспомнят, что драться нельзя… нельзя даже пьяному… нет, совсем нельзя! И за новый ковш. И снова, где взгляды пересекутся, клинковый лязг. И еще ковш, и еще, и еще: поровну. Только воевода гулял от радости, а Тиреннолл заливал горе. И потому Макбета, пьяного и счастливого, унесли на постоялый двор, где расторопные девки с Веселой улицы сняли с него сперва сапоги и шубу, а потом пояс, штаны и рубаху… обтерли крепкое тело свежими полотенцами… тут Михал сгреб сразу обеих и принялся за то, чего посаднику долго еще не пришлось попробовать.

А посадник, хотя и пил с воеводой наравне, остался злющий и трезвый, как стеклышко. И в малом покое с бумагами ждали его не ласковые девичьи руки, а обтрепанный малый в зеленом некогда кафтанчике, ветхих штанах да дырявых сапогах.

Корней посмотрел в упор на охранника:

— Кто?

На голос из боковой дверцы вынырнул начальник городской стражи: рослый, крепкий, усатый… В броне и с оружием на боку, только что без шлема. Стриженный в скобку, отчего смотрелся моложе своих шестидесяти восьми. Глаза фиалковые — южанин. Имя тоже нездешнее, длинное. Корней не выговорил бы его и трезвым. Но горожане давно придумали выход: дали тысяцкому кличку. Ее посадник мог вспомнить даже сейчас:

— Тигр? Важное что?

— Это вот Шеффер Дальт… — Тигр хлопнул мужичонку по плечу, отчего лавка под ним заметно прогнулась.

— Легче, Тигр! Здесь я пьяный, а не ты. Мне и ломать, ежели чего… — сумрачный Корней рухнул на любимый стул.

— Он показывает, что в корчме «Шесть тарелок» разговор слыхал. Про Волчий Ручей. Нашего города купец писал к тамошним колдунам, и у своего человека спрашивал, доставлено ли письмо. А еще и про Транаса, сотника погибшего, разговор был. И не они ли Транаса предали?

Корней почернел и выдохнул. Тигр виду не подал, а Шеффер аж прослезился от перегара.

— Имя?

— Берт Этаван.

— Не оговор?

Тысячник повернул доносчика спиной, сдвинул повязку. Клеймо уже смазали жиром и перевязали. Тиреннолл укоризненно покачал пальцем:

— А если блевану?

Тигр поднял мужичонку за воротник, выставил в двери.

— Вот.

— Чего — «вот»?! — заревел Корней не хуже медведя:

— Мне теперь Берта на правеж поставить?! От-т-того, что сук-кин к-кот! Из ахтвы городской! Не побоялся! На каленое железо лечь?!

Посадник встал, без усилия выдернул из пола светильник, голой рукой затушил в нем свечу, и крутанул железку перед собой, как копье. Со свистом. Потом резко вогнал в доски: на ладонь от потертого сапога тысячника.

— Купцы, их-х м-мать! Один без печати торгует, другой с южанами дружбу завел… Неслав тоже все на юг тянул. Пока не ек…нул… Умный был, хитрый, смелый… Все одно сгинул. Теперь еще и Князь на юг щемится!

Посмотрел на тысячника:

— Если б у тебя глаза серые, как у того северянина, тут и убил бы!

Тигр ответил без улыбки:

— Верю. Что с купцом?

— Хвост повесь. Вон пусть этот меченый и доносит. Стой!

Тысячник обернулся.

— Посла узнал?

Тигр кивнул.

— Зайди, повидайся, вежества ради… Да стой же!

— Да?

— Вели там, пусть вина принесут. Или меда. Только не вареного… Берт, собачий вылупок! Другом называл… Прав Михал: у князей нет друзей!

Посадник махнул рукой. Плащ распахнулся. Золотое «солнышко» качнулось перед единственным окном, вспыхнуло в лучах настоящего солнца. Корней поймал вещицу левой ладонью. И мгновенно остыл, а лицом изменился так, что стражник у входа захотел поправить ремешок шлема. Или сглотнуть.