Виталий Останин - Остерия «Старый конь» Страница 14

Гикот ткнулся головой в ногу своего человека, и того окатила волна радостного предвкушения и азарта. Дэниз любил охотится, но в городе это удавалось сделать нечасто. Несколько мгновений зверь крутил головой, наконец, определившись с направлением, мягко потрусил в ту сторону, периодически оглядываясь на Белька.

— Не хами! — усмехнулся тот. — Беги нормально, не такой уж я старый! Поспею.

И гикот неуловимо ускорился, пропадая из виду в подступающей темноте ночного города.

Retrospectare

21 октября 771 года от п. п. Праведник, дознаватель 1 ранга

Тракт Февер Фесте — Вейр

Чувствовать на губах пепел поражения, когда уже готовился выпить вина за победу — неприятно. Раньше этот оборот — «пепел поражения», — который частенько мелькал в приключенческих бульварных романах и в речи салонных вояк, Мерино считал вычурным и неестественным. И вот поди ж ты! Во рту сухо, как с перепою или когда очень долго и много говоришь, и в душе так же — выжженная солнцем пустыня, по поверхности которой ветер несет пепел и запах гари. Нет ни гнева, ни ярости, ни обиды. Только усталость. Смертельная усталость человека, который не понимает, как цепь всех этих событий, такая ясная, выверенная и просчитанная на десять раз, привела к такому неожиданному финалу. Дознаватель первого ранга Тайной стражи, (да-да, барон да Гора выписал-таки ему повышение прямо перед отъездом из Февер Фесте), распутавший заговор против императора, едет под чужим именем в домашнее поместье своего шефа, чтобы стать воспитателем его сына.

Пепел поражения. Скрипит на зубах.

Из столицы они выехали втроем: сам Мерино, в подорожной грамоте значившийся теперь как Федерико Козино; неунывающий и, видимо, так и не понявший, что произошло, дознаватель третьего ранга Горото по прозвищу Шустрый; и новичок в его отряде, хотя уже и прошедший боевое крещение Гильдией воров, Джул. Остальные члены отряда Праведника нанялись в охрану торгового судна, уходящего в Димаут, где перезимуют и вернуться в Империю только весной следующего года. Все, кроме Белька. Тот сказал, что догонит Мерино по дороге, дела у него какие-то незавершенные в Февер Фесте остались. Что за дела, он, разумеется, не сообщил, а Мерино не особенно и интересовался. За Белька он не волновался.

Каждый человек в его отряде умел убивать, но только Бельк был убийцей. Немногословный, невысокий, незапоминающийся человек среднего роста и с лицом туповатого работника с фермы, мог зайти один в дом с десятком противников, имея при себе парочку ножей, а через пять минут выйти и коротко сообщить о том, что противников в доме больше нет. За это Белька в отряде уважали и боялись. Боялись все же больше, поскольку было совершенно непонятно, что движет этим человеком. Но он был верен лично Мерино, даже не верен, а предан, как волк в стае предан вожаку, и ему было этого достаточно. И Мерино этого было достаточно. И он никогда не спрашивал, что согнало Белька с островов морского народа и заставило стать дознавателем в Тайной имперской страже.

Тусклое осеннее солнце уже клонилось к закату, и пора было уже подумать о ночлеге. К счастью, местность между столицей и Вейром была достаточно обжита, а Мерино ее изъездил уже достаточно, чтобы знать о стоящей в получасе езды корчме «Ретивый жеребец», которую сам хозяин с каким-то непонятным упрямством называл остерией. Кормили там совсем недурно, комнаты для ночлега были чистыми и стоили недорого, да и хозяин остерии был мужчиной разговорчивым, так что вечер обещал быть вполне приятным. За минусом отвратительного настроения, конечно.

Оставшееся до остерии время Мерино провел, покачиваясь в седле и споря с существующим только в его воображении бароном Сантьягой да Гора, — ведь позволяющий с собой спорить дознавателю какого угодно ранга шеф Тайной стражи мог существовать только в воображении. Мерино приводил аргументы, неоспоримо доказывающие необходимость брать верхушку заговора именно сейчас, по горячим следам, и тащить их всех, виноватых и невиновных, в допросный подвал, — там-то у них языки развяжутся! Но барон с необычной даже для воображаемого оппонента терпеливостью объяснял недалекому дознавателю, к чему может привести такая поспешность. Он говорил про интересы высшего дворянства, про кланы и партии, которые сложились при дворе императора Патрика, о самом Патрике, который в последнее время стал вести себя куда менее предсказуемо, чем раньше.

«Ну, положим, сунем мы всю карфенакскую знать под замок — и чего мы этим добьемся? — вопрошал невидимый для остальных спутников Мерино барон да Гора. — Ведь, по крайней мере на словах, именно карфенакцы являются одной из самых надежных опор трона! Именно они сдерживают алчность Оутембрийской лиги вольных городов. А представим на минутку, что мы разрываем союз со святошами, казним каждого второго — и с кем мы остаемся против лавочников? С Товизироном, герцог которого спать не ложится, если кого-нибудь не обманет? С Арендалем и его придворными ведьмами?»

«А зачем нам кто-то для союза против лавочников? — удивлялся Мерино. — После бунта шестьдесят девятого41 у них ни армии, ни стен. Армия Императора может парадным маршем пройти по всем их городам, если они только осмелятся голову поднять!»

«Конечно, тут ты прав! — барон усмехался покровительственно, как при разговоре с ребенком. — Но из кого, позволь спросить, состоит армия Императора?»

«Бриллиантовая гвардия, фрейские войска и войска Императорского домена! — без малейшей паузы отвечал Мерино. Он прекрасно знал диспозицию сил и средств на случай вооруженного мятежа какого-нибудь владетеля. — И все расквартированы под столицей!»

«То есть около десяти тысяч конных и пеших воинов?» — продолжал улыбаться да Гора.

«Ну да! Этих войск вполне достаточно для подавления мятежа лавочников!»

«Для этого — безусловно! Но сколько выставит Карфенак? Арендаль? Товизирон? Табран, наконец? И самое главное — против кого?»

«Ну не против же императора…» — с сомнением тянет Мерино.

«Отчего же? — барон лезет в седельную сумку и, достав оттуда кусок вяленого мяса, отрывает от него кусок зубами. От этого его следующая фраза выходит не очень внятной. — Ведь император бросает в подвал своих вернейших союзников, так чего ждать его недоброжелателям?»

Мерино замолкает, понимая неоспоримость аргументов барона. И, принимая его правоту, с отвращением произносит:

«Политика!»

«Политика…» — эхом откликается призрак барона и неспешно истаивает в воздухе.

— Мери… тьфу ты! Федерико! — воскликнул Шустрый и указал на вырастающую из-за поворота корчму. — Тут заночуем иль дальше двинем?

— Тут, — откликнулся Праведник. — Следующая корчма далеко, до темноты не доберемся.

Владелец остерии, которого Мерино не видел уже больше года, остался таким же разговорчивым живчиком, что и был. Он лично проследил, чтобы за лошадьми «дорогих гостей» присмотрел мальчишка на конюшне, и тут же, чуть ли не под руки, потащил их в главный зал, сообщая о настойке на цедре лимона, что «уже заждалась», и погоде, которая того и гляди испортится. Корчма, простите, остерия, была практически пуста, если не считать троих изрядно хмельных кондотьеров, сидевших в самом углу зала и не проявивших никакого внимания к новым постояльцам.

Новых гостей хозяин усадил поблизости от барной стойки, как бы подчеркивая их важность для себя и своего заведения. Невысокого роста, с круглым и по-женски мягким лицом, он был так искренен в своем проявлении внимания, что Мерино немного оттаял. Окончательно же его душевное равновесие восстановилось после стопки замороженной до тягучего состояния настойки (пить нужно залпом!), которую хозяин подал путникам, пока он «быстренько соберет чего-нить перекусить».

Ледяной и безумно сладкий напиток приятной волной прокатился по гортани, ухнул в желудок и там расцвел ярким пламенем походного костра. Из головы моментально вылетело все, что мешало смотреть на мир чистыми и свободными глазами ребенка, даже цвета будто сделались ярче.

— Уфх! — восхищенно выдохнул Джул, опрокинувший в себя чарку вслед за Мерино. — Это что за нектар!?

— Я думаю назвать его лимончеллой, — сообщил хозяин, возвращаясь к их столу с заиндевевшей бутылкой этой самой лимончеллы и подносом с едой: хлебом, сыром, зеленью. — Удивительная настойка вышла, не правда ли, господа? А всего то — очищенный пшеничный самогон, лимонная цедра и старый мед.

Господа шумно уведомили его, что настойка вышла просто великолепной, и в подтверждение своих слов приняли еще по одной порции, уже не заглатывая залпом, а цедя ее маленькими глоточками. Хозяин же, видя такой интерес к его продукту, и сам опрокинул в себя стопку, правда, предварительно глянув на кухню и сообщив, что его драгоценная супруга, считает, что он дегустирует свою новую настойку слишком уж часто. Нос трактирщика и правда имел отчетливый малиновый цвет.