Виктория Дьякова - Кельтская волчица Страница 14

— Да… — подтвердила Лиза, не понимая пока, куда это клонит теперь мадам.

— А знаешь ли ты истинную причину, почему Авессалом так захотел власти? Не знаешь, — Жюльетта приподняла руку и в бликах молний ее длинные пальцы вдруг показались Лизе увенчанными острыми как ножи золочеными когтями: — я его попросила об этом, — сообщила она почти приторно-невинно, — мне очень были нужны те порфировые скрижали, на которых от демиурга-Господа записано слишком много ненужных для людей истин, и царь Давид припрятал их у себя, чтобы упрочить свое могущество. Я же соблазнила Авессалома, и ради меня он пошел войной на своего отца. А пока они дрались, и пока старый безумный монарх оплакивал своего наследника, я украла у него скрижали — с ними и воротилась к своему хозяину. Так что у людей больше не оказалось истин жизни, а позднее выяснилось, что они вовсе им и не нужны. А Давид плакал, бедняга: «Авессалом, сын мой Авессалом!». Кого затронули его стенания!

— Ты просто еще не изведала, девочка моя, что есть наслаждение, — Жюльетта опять засмеялась своим низким, тихим смехом, в котором сквозило что-то невероятно манящее и чарующее, — ты захочешь, и я научу тебя.

Вспышка молнии, снова озарившая резким светом темный уголок двора, куда незаметно за разговором Жюльетта увлекла Лизу, позволила дочери Федора Ивановича еще раз взглянуть в лицо мадам, с которого спала жемчужная пелена — лицо преображенное невыразимой страстью.

И от одного взгляда на это лицо у Лизы против ее воли закипела кровь — столь оно было привлекательно и соблазнительно.

— Почему ты упорствуешь, — спрашивала у нее Жюльетта, поглаживая княжну Прозоровскую по плечу, — от того что тебе нравятся мужчины, а не женщины? Но ты только скажи мне об этом. Для меня ничего не стоит обратиться в мужчину, — последнее признание повергло Лизу в изумление, граничащее с оцепенением. — Какие тебе приятны больше, брюнеты или блондины — я легко стану такой. А? — перейдя к рукам Лизы, Жюльетта теперь поглаживала их у запястий, а горящие пламенем, почти темно-вишневые глаза ее продолжали вглядываться в девушку из темноты. Стрелы молний, прорезающие небеса, казалось, рисовали зубцы короны над головой француженки. Вдруг она горько скривила уголки точеных губ.

— Ты холодна. Но я уверяю тебя, ты скоро забудешь, как ты была холодна. Ты узнаешь наслаждение. Хотя мне известно, что ты никогда еще не изведала ласки мужчины, но ты и не захочешь ее изведать после, потому что их ласки быстры и мимолетны, их любовь быстро проходит, моя же длится вечно…

Жюльетта снова приблизилась к Лизе и обвила ее холеными, надушенными, теплыми руками: — мое искусство наслаждения неистощимо, — прошептала она, — Перед ним не устояли и великие, — и снова Лиза ощутила на себе всю гладкость и бархатистую нежность ее изящных рук. Снова словно гибкая, невероятно сильная змея обвилась вокруг тела девушки и проникновенной чувственностью оглушала тошнотворными, жадными ласками.

Вокруг головы француженки, казавшейся при всплесках света то по-змеиному треугольной, то по-шакальи длинноносой и длинноухой, вились какие-то сказочные туманы. Лиза вдруг воочию увидела перед собой волшебный сад, полный плодов и злаков, где текут ручьи из вина и молока, меда и воды, а множество юношей, невероятной красоты лицом и телосложением, танцуют полуобнаженные и бросают на нее сверкающие страстью призывные взгляды, — Ты видишь? Ты видишь их, — спрашивала ее потихоньку Жюльетта. Она не могла не чувствовать, как Лизу бросило в жар и потому почти что торжествовала, — они будут любить тебя, когда я буду любить тебя. Они будут ласкать, когда я прикоснусь к твоему телу, я расскажу тебе все о тайнах наслаждения, — продолжала она, все сильнее завлекая Лизу в свои объятия. Пламенный рот Жюльетты приближался к губам девушки: — ты познаешь неведомое, вечность сделается твоей игрушкой. Только лишь игрушкой для тебя…

— Лиза! Лиза! Ты где пропала? — послышался с балкона голос матушки Сергии, звучавший против обыкновения очень сердито, почти угрожающе, — нянька Пелагея с ног сбилась, ищет тебя повсюду! Немедленно иди сюда! Промокнешь же!

Вот оно — спасение… Наконец-то. Словно Господь услышал ее молитву, и послал ей ангела во плоти, чтобы отстоять от посягательств совсем иных сил. Лиза почувствовала, как обвивающие ее руки сразу ослабили хватку и видение, устрашающее, потустороннее, начало ослабевать и таять в темноте. Она стала различать звуки окружающего мира: шум ветра в ветвях деревьев, шорох дождя по крышам, мяуканье кошки под крыльцом. С удивлением она заметила, что никакой грозы с громами и молниями вовсе нет — просто идет дождь, да и то, не сильный.

Видение же уносилось от нее прочь, волоча за собой жемчужный, смертельный саван, но оставался еще последний шепот, обжегший ей ухо точно раскаленной сталью — он все еще звучал в ее голове: «Я не ухожу, я остаюсь, мы снова свидимся с тобой! Помни об этом! Ты никуда, никуда не спрячешься от меня! Никто и никогда не спрятался. И тебе не удастся — стоит только встреться со мной. Помни!». Холодный, разозленный лязг зубов. Да, да, самый настоящий лязг, похоже, волчьих зубов у самого лица и впечатление полета, кувырка вокруг себя, словно ее выбросили откуда-то, и она резко приземлилась на ноги и теперь испытывала невероятное облегчение, ошеломленная, растерянная, испуганная, но все же свободная. Все еще — во власти над самой собой. Пока . Пока потустороннее снова не явилось к ней, чтобы напомнить о своем существовании. Увы, Лиза с ужасом осознавала, что ждать новой встречи, как и обещано, ей придется совсем недолго.

Мертвое тело молодого человека обнаружили рано поутру на небольшом островке посреди болота.

Нашел его неутомимый Данилка, пробившийся, едва рассвело, через густой колючий кустарник к самому краю топи.

По еще покрытой росой пожелтевшей прибрежной траве стелился широкий кровавый след, обрывавшийся в затянутую тиной воду, и сладковатый запах смерти разносил далеко свежий утренний ветерок.

Только выступив из кустов к болоту, Данилка — сам не робкого десятка, бывало, и на медведя в одиночку ходил, — сразу же ощутил пронзительный холод, который на мгновение превратил его в глыбу льда. Столько крови, сколько покрывало собой берег, никогда прежде не видел молодой охотник. Кровь была повсюду — на камнях, на песчаной гряде, переходящей в уходящий низом в заросли овраг, на листве кустарников вокруг. Даже казалось невероятным, откуда же взялось столько крови — запекшейся, побуревшей, покрытой мелкими капельками дождинок — словно остекленевшей под ними…