Наталия Ипатова - Леди декабря Страница 14

Он не успел закончить фразу, как перед самым его носом столкнулась синяя банка «Пепси» и бутылочка «Кока-колы», с двух сторон протянутые двумя смуглыми руками. Тишина оборвала все песни и шутки, которыми сопровождалось шествие летнего короля. Девушки попятились. Население разделилось на Синих и Красных. Насупились брови. Руки, словно невзначай, легли на пояса, в складках саронгов обрисовались ножи. Бутылки, только что поднесенные к устам, удобно перехватывались за горлышко. Миг — и вспыхнет поножовщина. Имант мельком оглядел тот лагерь, и этот, протянул руку… и взял яблоко. Мне достался апельсин. Момент разрешился чьим-то облегченным смехом, и все продолжилось с точки прерывания.

Вот так оно здесь и было. Поймите меня правильно. Я простой постсоветский, затюканный на работе интеллигент с отпуском в ноябре. Весь год я мечтаю об отдыхе у моря, где-нибудь в черноморском пансионате, а летом — о деньгах на этот самый отдых. Не судите меня строго. Я остался.

Не знаю, сколько прошло времени: неделя, или, может быть, месяц. Я не считал. Дни были блаженны пустотой, а ночи — коротки. Мир благоухал. К тому же, всегда находилась какая-нибудь девушка… В конце концов, мой циничный медик говаривала, что склонна верить в мужскую верность не более, чем в благородство ментов или бескорыстие учителей. Если мужчина утверждает, что не может жить без какой-то определенной женщины, то это, скорее всего, красивое поэтическое преувеличение. Оправдывался я, когда не забывал это сделать, тем, что никогда не запоминал их имен.

Благословенна будь Норна, кем бы она ни была. Когда и где еще мне представилась бы возможность почувствовать себя плэйбоем? Задумываясь теперь, должен сказать, что эта часть моего приключения более всего напоминала эльфийский бал в английской легенде: проходит, кажется, всего одна ночь, глядь, а минули-то столетия. Нетинебудет, страна Питера Пэна, где потерянные дети живут в свое удовольствие. Вот разве что повзрослели лет на десять-пятнадцать и открыли для себя прелести свободной любви. Что одновременно и испортило чудесную детскую сказку, и перевело ее в разряд увлекательного чтива для считающих себя взрослыми подростков. Возможно, имело бы смысл сравнить их с обитателями фармеровского Мира Реки, но на самом деле здесь было больше разницы, чем сходства.

Вспоминаю, что Иманта в те времена я видел довольно редко. Бог бездельников на каждый день выдумывал себе новое развлечение: то он опять отправлялся ловить жемчуг, то выходил на охоту за Большой Рыбой, то катался на крутой волне на доске для серфинга. Арканил и объезжал мустангов, выступал в родео, играл во все пляжные виды спорта, ни в чем не стремясь к первенству, ибо, как мне казалось, был начисто лишен честолюбия. Своим бездельем он был занят по горло. Частенько, впрочем, оказывалось, что его опять кто-то соблазнил. В этом отношении Имант представлял из себя не субъект, а скорее объект, весьма, надо сказать, благодарный и щедрый. Прекрасная часть человечества готова была буквально носить его на руках, и я одновременно и подражал ему, и завидовал, и прикалывался, ибо если о боге лучше всего говорит мир, сформированный его личностной доминантой, то я полагал, что все о нем знаю.

Не представляю, насколько бы я на самом деле мог выпасть из процесса, когда бы не сам Имант. Однажды я, сидя на прохладных камнях, прямо на полу, в одном из просторных залов Лариссы, хватал ртом ее божественный освежающий воздух. Бронзовый бог ворвался в двери и встал надо мной.

— Ты, однако, не торопишься двинуться дальше, — без обиняков заявил он.

Я изумленно воззрился на него, потом медленно поднялся. Я помнил, разумеется, что он здесь хозяин, но не могу сказать, как мне стало обидно.

— Я так понимаю, ты меня гонишь?

Минуту мы топтались друг против друга, плечо к плечу, глаза в глаза, иллюстрируя известную сценку из Тома Сойера, а потом он неожиданно уступил. Присев на корточки, он посмотрел на меня снизу вверх. Серьезным взглядом маленького мальчика он владел в совершенстве.

— Каждый из них, — он мотнул головой на город за плотно закрытой дверью, — когда-то пришел сюда, как ты. Имея перед собой какую-то цель впереди. Спроси сейчас любого, он только взглянет на тебя с недоумением. Сказать по чести, Дим… я бы ни за что не остался.

— Почему ты хочешь, чтобы я ушел?

— Мне нужен предлог, чтобы проникнуть в июль, — честно ответил Имант. Меня там не слишком привечают. Я помогу тебе, а ты поможешь мне. Идет?

Предположение о том, что бог тоже нуждается в помощи, сперва ошеломило меня своей кажущейся нелепостью, равно как и предложенная схема «ты мне я тебе». Раньше мне удавалось передвигаться задаром. Но все же я понял, что он победил. Он растолкал меня, быть может, уже в самый последний момент, когда я начал забывать. Но более всего меня поразила мысль, что если я сейчас же не сдвинусь с места, то могу никогда не увидеть лики остального полугода.

— Уговорил, — сказал я ему. — Идем? Ключ… не забудешь?

— Да, Ключ…

Имант оторвался от меня, вроде бы бесцельно прошелся по комнате, нагнулся и поднял с пола красивую витую раковину величиной с две ладони, с розовыми шипами и перламутровым нутром. Встряхнул ее, поднес к уху, прислушался, кивнул удовлетворенно.

— Ага, вот она. Сойдет.

В другой руке я заметил у него пресловутое жемчужное ожерелье, что позволило мне сделать некоторые предположения относительно характера следующего по очереди духа. И все же, надо сказать, я покидал этот бедлам с некоторым сожалением.

7. Июльские грезы под дождем

На этот раз мы материализовались — пора, наконец, приставить к делу слово, наилучшим образом иллюстрирующее способ моих передвижений — в настолько неожиданном месте, что я временно потерял дар речи.

Мы очутились среди четырех бревенчатых стен, на тесной деревенской кухне, где со всех сторон что-то пыхало, шипело, шкворчало и брызгалось раскаленным маслом. Но тесно здесь было вовсе не потому, что ее так неудачно расположил планировщик, или кто-то пожалел на нее леса. Прямо перед нами стояла брюнетка баскетбольного роста и экзотической наружности. Она стоила того, чтобы задержаться на минутку и описать ее, тем более, что все равно преграждала нам выход.

Ее лицо было несколько более смуглым, чем обычно встречаются в средней полосе России, а именно в этот регион нас занесло, судя по обстановке, меблировке и виду из окна. Губы у нее были как спелые вишни, глаза — как сентябрьские звезды, кожа — как смазанная жиром сковорода. Все ее восемь пудов облекало ситцевое платье в веселый мелкий цветочек, натянутое настолько туго, что мне становилось страшно, когда она шевелилась, а на балконного размера груди трепетал до смешного крошечный золотой крестик, выдававший то ли полную безграмотность дамы в вопросе веры, то ли предрасположенность к ее римско-католической версии.