Виктор Емский - Индотитания Страница 14

ЛЕНЬКА. Возможно. А какая разница, кто будет нас пилить?

ХАСАН. Большая. Устал я среди вас, неверных.

КОНТУШЁВСКИЙ. Праведник нашелся. Людей за деньги убивал.

ХАСАН. Как бы тебя заткнуть?

КОНТУШЁВСКИЙ. Что вы меня все затыкаете? Свободу мысли не заткнешь!

ЖОРА. Ты еще американский гимн спой.

КОНТУШЁВСКИЙ. Зачем американский? Я могу спеть много польских песен. Хотите?

ХАСАН.

ПРОФЕССОР.

ЖОРА. Нет!!!

ЛЕНЬКА.

НЕМО.

КОНТУШЁВСКИЙ. Как хотите.

НЕМО. Отключился. Обиделся, наверное.

ПРОФЕССОР. Туда ему и дорога.

ЖОРА. Песенник гундосый…

Продолжительная мыслетишина

На следующий день

ЖОРА. Ленька, отзовись.

ЛЕНЬКА. Слышу тебя.

ЖОРА. Кто это там так орет?

ЛЕНЬКА. Муэдзин.

ЖОРА. Кто, кто?

ЛЕНЬКА. Муэдзин. Видимо, для духовного досуга его турки с собой привезли.

На рассвете им положено совершать намаз. Вот он и орет. Они уже собрались на опушке. Сейчас встанут на колени, уткнутся головами в задницы впередистоящих и будут молиться.

ЖОРА. Что-то слишком громко.

ЛЕНЬКА. А у него в руках мегафон.

ПРОФЕССОР. Время на месте не стоит. Технический прогресс, как бы его ни

проклинали религиозные деятели, все равно приходит на помощь верующим.

ЖОРА. И сколько раз в день он будет орать?

ХАСАН. Это — суннитский муэдзин. Поэтому — пять раз.

ЛЕНЬКА. А у исмаилитов?

ХАСАН. Дважды.

ЖОРА. Вот попали! Не могли пригнать на стройку рабочих-исмаилитов.

Теперь тишины нам не видать.

КОНТУШЁВСКИЙ. Есть выход. Вон, Хасан — специалист в этом вопросе.

ЛЕНЬКА. В каком вопросе?

КОНТУШЁВСКИЙ. Во взаимоотношениях с муэдзинами. Опыт богатый.

ХАСАН. Всевышний свидетель! Клянусь, что если мы станем людьми, то я

потрачу всю жизнь на поиски Контушёвского! И когда найду — а пророки мне в этом помогут — я предам его самой медленной и мучительной казни!

КОНТУШЁВСКИЙ. Давай, давай! Только не забудь, что я — специалист в этом плане

похлеще тебя. Так что — милости просим. Обеспечу торжественную встречу.

ХАСАН. Я прикую тебя цепями к железной решетке и буду крутить ее над

малым огнем. И когда ты начнешь превращаться в розовую христианскую свинью, я стану поливать тебя твоим же жиром! Чтобы корочка не подгорела.

КОНТУШЁВСКИЙ. Фи, какая убогая фантазия! Я сделаю по-другому. Для начала подвешу тебя за ребра на два железных тупых крюка. Потом возьму в руки стальной тюльпан с винтовым сердечником, и несколько раз проверю, широко ли расходятся его лепестки. Потом подойду к тебе сзади, и…

НЕИЗВЕСТНЫЙ. В этом месте попрошу подробнее.

НЕМО. Да хватит вам уже! Прямо, как звери!

ПРОФЕССОР. Звери такими вещами не занимаются, поэтому нечего их обижать. А вот садизм, похоже — штука заразная. Интересно, кто от кого заразился? Скорее всего — Хасан от Контушёвского.

ЖОРА. Секундочку! А кто это просил рассказать подробнее?

НЕИЗВЕСТНЫЙ. Я.

ЖОРА. А зачем?

НЕИЗВЕСТНЫЙ. Мне нравятся такие рассказы. Особенно, если дело касается половых извращений.

ПРОФЕССОР. Вот кого нам не хватало! Для полного ассортимента…

ЖОРА. А ты кто?

НЕИЗВЕСТНЫЙ. Дерево, как и вы.

ЖОРА. Какое?

НЕИЗВЕСТНЫЙ. Неизвестное.

ЖОРА. Как это?

НЕИЗВЕСТНЫЙ. Я в породах не разбираюсь.

ЛЕНЬКА. Я думал, только люди бывают тупыми, но чтобы дерево…

ЖОРА. Как тебя звали при жизни?

НЕИЗВЕСТНЫЙ. Да пошли вы все!

ПРОФЕССОР. Эй, эй, эй! Отключился. Надо же, фрукт какой.

ЖОРА. Ничего. Появится.

ПРОФЕССОР. Кстати, у нас же есть еще один подобный тихушник. Эй, Немо, ну-ка, рассказывай, за что тебя посадили на такой срок?

НЕМО. Отстаньте от меня!

ЖОРА. Хасан, а почему ты его называешь иудеем?

ХАСАН. А как его еще назвать, если он и есть иудей?

ЖОРА. И кто он такой?

НЕМО. Нет! Хасан, не говори! Имей совесть, ведь я доверился только тебе! Эх, где была моя осторожность…

ХАСАН. А я тебе никаких обещаний не давал. А даже, если б и давал, то они бы все равно ничего не значили. Обмануть презренного иудея — лучшее лекарство для больной души мусульманина.

НЕМО. Нет, не надо! Пожалей меня, старого…

КОНТУШЁВСКИЙ. Кого жалеть? Прибедняется, как любой его соплеменник. Нашел тут старого. Да дубу, в котором он хнычет, можно еще столько же лет выстоять, сколько он в нем просидел. Ну-ка, Хасан, быстренько говори, что он за птица. Я жду.

ХАСАН. Жди. Нашелся тут начальник. Кому-кому, а тебе — от дохлого барана копыта, а не правду об этом иудее. Будешь ждать до ишачьей пасхи!

НЕИЗВЕСТНЫЙ. А когда у ишаков пасха?

ЖОРА. Ох, и придурок… Скройся!

НЕМО. Спасибо тебе, Хасан.

ХАСАН. Ты мне должен.

НЕМО. Все, что в моих силах…

ХАСАН. Немедленно убей Контушёвского!

НЕМО. Как?!

ХАСАН. Твое дело. Убей, а то все про тебя расскажу!

НЕМО. Кхм-м…

ПРОФЕССОР. Вот так и вербуются ассасины. Теперь в нашем государстве будет свой имам, которого обзовем Старцем Дупла. Контушёский станет первой жертвой-иллюзией, а Немо — почетным камикадзе.

ЛЕНЬКА. Почему именно камикадзе?

ПРОФЕССОР. Сразу по нескольким причинам. Камикадзе, в отличие от ассасинов, наркоту не употребляли. У нас наркоты здесь нет, поэтому Немо дать

нечего. Хотя, если засунуть твоего мертвого дятла ему в дупло, может он и взбесится от этого факта…

ЛЕНЬКА. Поздно. Его уже выбросили сородичи.

НЕИЗВЕСТНЫЙ. А кто такие отсосины?

ПРОФЕССОР. У меня нет слов. Всем пока.

НЕИЗВЕСТНЫЙ. Эй, где вы все? Странно…

Мыслетишина

Следующее утро

ЖОРА. Ленька?

ЛЕНЬКА. На связи.

ЖОРА. Слушай, я тут подумал: на каком языке мы общаемся?

ЛЕНЬКА. Естественно — на русском.

КОНТУШЁВСКИЙ. Еще чего? Стану я на языке быдла мыслить, как же! Мы общаемся на польском.

ХАСАН. Нет. Ваши свиные языки никогда не влезли бы ко мне в голову. Я думаю на персидском, а снисхожу к вам по-арабски.

НЕМО. Ничего подобного. Я думаю утром на греческом, днем на латыни, а вечером — по-арамейски.

ЖОРА. Ты сдурел, что ли? Мы с Ленькой никогда б тебя не поняли, если бы это было действительно так.

ЛЕНЬКА. А про змеиное польское шипение я вообще молчу. Разве это язык?

ПРОФЕССОР. Язык мысли — интернационален.