Юлиана Суренова - Дорогой сновидений Страница 14

— Атен! — на лице его брата отразились муки вновь проснувшихся сомнений. От былой решимости не осталось и следа. — Мы не можем, не должны, ведь Он…

— Не можем?! - в гневе вскричал караванщик. — Разве не боги заповедали нам заботится о тех, кто идет по одной с нами тропе? Разве не Ты, — он грубо ткнул пальцем в сторону Шамаша, — говорил, что не хочешь вмешиваться в нашу жизнь, менять наши судьбы, боясь изменить их к худшему? Или это был обман?

— Я говорил правду, — колдун чуть наклонил голову. Он не понимал, почему поведение хозяина каравана столь резко переменилось.

— В чем же тогда дело?

— Я знаю, что произойдет…

— Я, лишь я в ответе за Мати! И только мне решать, каким должен быть ее путь!

— Мне небезразлична малышка…

— С дороги! — он не собирался, не мог больше ничего слушать, когда с каждым новым словом, мигом в его груди нарастали боль и ярость. — Прочь с моей дороги! — и караванщик что было сил хлестнул плеткой оленя, который, ошалев от внезапной боли, метнулся вперед, сбив небожителя с ног.

Евсей не поскакал вслед за Атеном. Несколько мгновений он, недвижим, сидел в седле, глядя брату вслед. Оцепенение покидало его душу медленно, словно кошка, которую стараются сбросить с рук, а она, не желая того, выпускает когти, цепляясь за одежду, царапаясь, в кровь раня державшую ее руку. Эта боль должна была достигнуть предела, заставить мир пропасть в яркой вспышке за туманом горящих слез, чтобы лишь затем уйти, унося с собой и оцепенение, и что-то еще — тонкую дымку, подобную дыханию силы, более могучей, чем та, что дана человеку, однако лишенной божественного ореола небожителей.

Караванщик поспешно соскочил с седла. Он подбежал к сидевшему в снегу богу солнца, возле которого, тихо поскуливая, вился золотой волк. Увидев приблизившегося вплотную к его хозяину человека, зверь ощетинился, угрожающе зарычал, обнажив острые белые клыки, сжался, будто готовясь к прыжку.

— Перестань, Хан! — недовольно поморщившись, остановил его Шамаш.

— Прости… — прошептал Евсей, падая рядом с Ним на колени.

— Помоги мне встать.

Опираясь о руку караванщика, колдун поднялся, отряхнул с себя снег.

— Не знаю, что на нас нашло… — как ни старался Евсей, он никак не мог найти объяснение мыслям и поступкам.

Они с братом были должны… Нет, просто обязаны остаться в караване, дожидаясь, пока бог солнца приведет из пустыни Мати. Они же, идя против воли повелителя небес, рванулись в снега, словно те звали их. И, при этом, их голова оставалась совершенно пуста, словно чистый лист бумаги. В ней не было ни рассуждений, ни объяснений — ничего, что могло бы оправдать проступок, так, словно он и не нуждался в оправданиях.

— Это было… как навет… сперва дрема, сон, подчинившие себе волю, затем внезапное пробуждение, страх, лишившие способности мыслить. А затем… полное затмение…

— Ты прав, все очень похоже на навет, — скользнув по спутнику быстрым взглядом настороженных глаз, проговорил Шамаш. — Но кто мог наслать его на вас здесь, посреди пустыни?

— Боги. Демоны. Духи, — Евсей пожал плечами. Мало ли кто мог совершить подобное? Его куда более беспокоил вопрос, почему? Зачем кому-то было нужно это делать?

— Кто бы это ни был, — глаза колдуна, всматривавшиеся в бесконечные просторы снегов, напряженно сощурились, — он очень хотел, чтобы вы сошли с караванной тропы…

— Чтобы мы осушались Твоей воли! — прошептал Евсей, мысленно содрогаясь при мысли о совершенном ими с братом преступлении, самом страшном из всех известных на земле, когда именно из неподчинения богам рождаются все беды мира. — Мы… Мы не хотели… — детский лепет! Но что еще он мог сказать?

— Я знаю, — кивнул Шамаш, продолжая внимательно оглядывать все вокруг.

Скорее инстинктивно, чем осмысленно, летописец тоже осмотрелся, но, не найдя ничего, что несло бы на себе отпечаток беды, прошептал:

— Все выглядит таким безмятежным и спокойным… — "Словно ничего и не произошло", — мысленно закончил он, украдкой взглянув на повелителя небес: — Господин, прости нас, неразумных! Мы действительно не хотели… Накажи нас, но не сердись!

— Пустыня только кажется спокойной. На самом деле она трепещет, словно невидимый лист на слепом ветру… — брови Шамаша были сведены, на лице — напряженное внимание в ожидании чего-то недоброго…

И другой, совершенно отличный от первого, страх пронзил душу караванщика:

— Если наш поступок подвергнет опасности Мати…

— Ей ничего не угрожает. Она под надежной защитой.

— Конечно, госпожа Айя… — караванщик уже хотел понимающе кивнуть, как заметил, что небожитель решительно качнул головой:

— Я не знаю, на чьей стороне богиня снегов и не собираюсь сейчас выяснять. Это не важно. У меня достаточно сил, чтобы защитить девочку, даже находясь вдали от нее. А вот ее отец… Он слеп и глух — легкая добыча для любой притаившейся за горизонтом беды, — глаза колдуна, скользившие по безбрежным просторам пустыни, ища тень надвигавшейся беды, сверкнули: — Скорее. Садись в седло, — приказал он караванщику, подтолкнув его к оленю. — Нужно торопиться.

Евсей подчинился.

— Скачи за волком, — тотчас последовал новый приказ.

На этот раз караванщик замешкался.

— Господин… Твоя нога… Не будет ли лучше… — он хотел предложить богу занять его место в седле. В конце концов, он мог бежать рядом, держась за стремена. Но когда Евсей взглянул на Шамаша, то, потрясенный, умолк, увидев, что Тот больше не стоит на земле, а парит, окруженный ярким золотым ореолом, в засеребрившемся, зазвеневшем воздухе.

"Вот о чем говорил Атен! — мелькнуло в голове караванщика. — Вот что он видел и что позволило ему первым распознать в Шамаше бога солнца!" — он сглотнул подступивший к горлу комок, с силой стиснул кулаки, стараясь, охваченный трепетом, сдержать накатившуюся на него бесконечной снежной волной дрожь.

— Евфрасей! — вывел его из оцепенения властный голос. — Торопись! Твоему брату понадобится помощь нас обоих! Скачи за волком! Не медли! — и повелитель небес исчез.

Глава 3

— Она моя дочь! Моя дочь! — упрямо повторял Атен.

Караванщик ехал, не отрывая взгляда от следов на снегу, боясь хотя бы на мгновение потерять их путеводную нить из виду. Иное перестало для него существовать. Все, что осталось от мира — он сам и эта тонкая полоска снега под ногами.

И тут олень остановился. Все произошло настолько внезапно, что Атен, не удержавшись в седле, перелетел ему через голову. Снег смягчил приземление, избавляя тело от ушибов и переломов, но отсутствие физической боли лишь усилило духовную. Отчаяние и ненависть, гнев и ярость заполнили собой все сознание, на миг ослепив глаза.