Виктор Никитин - Легенда дьявольского перекрестка Страница 14

В горле Хорста пересохло и царапало, сухой язык скоблил шершавое небо. Он посмотрел по столам в поисках забытой кем-нибудь кружки хотя бы с одним глотком пива или вина.

- Сейчас, - вызвалась помочь Эльза, мгновенно поняв, в чем дело. - В шкафу у старика Вернена был бочонок вина. Видимо, очень хорошее, если он его припрятал отдельно от других.

- Все равно, - кашлянул Хорст. - Хоть винный уксус, лишь бы булькало.

Погремев в шкафу посудой, Эльза передала мужу кружку, и Хорст, немедля прильнул к ее краю, с жадностью выпил все до самого дна, даже не осознавая вкуса напитка.

Он не успел поставить кружку, как перед глазами все отвратительно поплыло. Чтобы не свалиться с ног, Хорст вцепился в жену, повис на ней и отключился еще до того, как Эльза уложила его на лавку, бережно пристроив под голову что-то из своих вещей.

Опустившись на ноги, нывшие и разрывавшиеся от боли, она поцеловала мужа в губы, пригладила его взъерошенные волосы, с радостью наблюдая, как лицо Хорста заметно светлеет, и краснота спадает. Он спал. Спал мирно и не видел снов.

- Ты слишком много работал, слишком много уделял мне внимания, - тихо проговорила Эльза, поглаживая мужа по щеке. - Теперь моя очередь принять заботы о своей болезни. Надеюсь, когда проснешься, ты не вспомнишь, что я дала тебе своего лекарства. От этого снадобья бывают провалы в памяти. Я знаю, но так было нужно. Поверь, все будет хорошо. Спи и ни о чем не переживай.

С трудом поднявшись на ноги, Эльза подошла к маленькому окошку, выходившему во двор. Остальные мужчины уже возвращались из конюшни, но шли неспешно из-за резкого ветра. Уже собираясь отойти, она заметила неясные очертания фигуры человека, вроде бы стоявшего у сарая. Впрочем, она не была достаточно уверенна в том, что видела именно человека, а не стала жертвой обмана зрения, сплетенного непогодой. Сперва она решила, что, вероятно, это дерево, но тут же усомнилась в догадке. В том месте, где ей привиделся человек, насколько она помнила, располагались вторые ворота в сарай, и дерево там расти не могло. Припав к окну, Эльза, измученная ожиданием, причина которого была известна лишь ей, прошептала:

- Это ты, добрый господин? Я все сделала, как мне было велено. Когда же ты придешь и зачем здесь эти чужие люди?

В ту же секунду ветер со свистом и воем поднял снег вверх, тот взвился столбом, непроницаемым для взора. Миг, и все развеялось, но никакого человека у ворот не было и в помине.

Глава десятая

Мужчины молча вернулись в трактир, также молча расселись за столами, даже не сразу разглядев, что Хорст крепко спит спокойным сном. Эльза поспешила сообщить, что муж ее сильно вымотался в дороге, и стоило ему выпить вина, как его сморило окончательно.

- Может быть, Хорста лучше устроить в какой-нибудь комнате, в нормальной удобной кровати? - участливо спросил Виллем.

- Не беспокойтесь, - отмахнулась Эльза. - Ему не впервой и вполне удобно. А если решите поговорить, то не сдерживайтесь и не шепчитесь - его теперь не поднять и не потревожить ни грохотом пушек, ни трубным зовом самого архангела Гавриила.

До этого пребывавший в подавленном состоянии Пауль стряхнул с себя маску безразличия и уточнил у Эльзы:

- Подскажите, будьте добры, где вы нашли вино?

Эльза указала на распахнутые дверцы шкафа, в котором стоял полный бочонок припрятанного хозяином молодого вина. Она попросила Николауса поднять его повыше, а сама протерла два весьма вместительных кувшина и со знанием дела наполнила их. Оживившиеся мужчины, не сговариваясь, перебрались за один стол, где Эльза уже расставляла перед каждым кружки. Никого ни о чем не спрашивая, Пауль лихо наполнил посуду, и немедленно опустошил свою кружку, как человек долго мучимый жаждой. Далее он внимательно проследил за тем, чтобы остальные, исключая Эльзу Келлер, сделали то же самое.

- Не уверен, что вам приходилось что-либо слышать о человеке по имени Каспар Рейхенштейн, - начал нотариус, повторно разливая вино. Кто-то промолчал, кто-то отрицательно помотал головой, этим отвечая Паулю, и он продолжил свою историю: - А ведь Каспар Рейхенштейн это мой отец - владетель земель от Вестендорфа до Голдрейна. Дворянин. Пусть не самый именитый, пусть провинциальный со всеми вытекающими из этого последствиями, но очень состоятельный. То есть когда-то был очень состоятельным.

Отец рано остался без родителей, умерших от оспы, и попал под опеку дяди, который был человеком властным, не терпевшим иного мнения, кроме своего. И это нисколько не мешало ему быть безмерно глупым и до крайности суеверным. Опекун отца мог самоотверженно спорить со словами святых отцов Церкви, если не знал, с кем именно спорит, и при этом мог искренне верить, например, что никакого Нового Света в помине нет, а это лишь грандиозная мистификация, откровенный обман, устроенный сообща англичанами, испанцами и французами, дабы по меньшей мере ложью возвеличиться над нашей империей. Удивительно неразумный был человек. Разве он мог чему-то научить моего отца? Что мог дать, кроме своего скудоумия, которое, как общеизвестно, чуть менее опасно, чем чума, но гораздо заразнее?

Однако когда опекун умер, отец невероятно переживал его кончину. Я думаю, в первую очередь потому, что мой родитель внезапно осознал свое полное одиночество и неготовность принять в полном объеме бремя взрослой жизни. Вы можете предположить, что он вышел в свет и стал самостоятельно постигать мир, и в таком случае ошибетесь. Отец продолжил жизнь отшельника, заточившего себя самого в мрачный каземат, как некогда научил его дядя.

Мой отец вел столь убогий образ жизни, что такого, пожалуй, старался избегать даже самый бедный крестьянин в самом захудалом селении. Ни друзей, ни элементарного общения, которого достоин дворянин. Продолжайся его жизнь в таком вот духе, и я, чего доброго, никогда бы не появился на свет.

Надо отметить, времена, о которых я веду речь, были ознаменованы мощнейшей волной противостояния между протестантами, стремительно набиравшими силу, и католиками, эту силу столь же стремительно терявшими. Отец сторонился этого конфликта всеми мыслимыми способами. Конечно, он считал себя верующим человеком, но на самом деле более всего подчинялся религиозным предрассудкам. Конфронтация беспокоила его лишь постольку, поскольку он опасался, что придет время личного ответа, когда его наконец спросят: "С кем ты Каспар? Чью сторону, чью веру полагаешь своей?"

Именно выбор пугал его. Выбор там, где он не разбирался в сути предмета ни малейшим образом.

И в одночасье все переменилось, как по щелчку пальцев некоего могущественного чародея. Хотя... отчасти это можно назвать правдой, ведь тут в истории жизни моего отца действительно появляется чародей.