Вспомни меня - Челси Бобульски Страница 15

— В любое время, милый, — отвечает София. — Давай же, покажи Нелл, что ты уже сделал, и посмотрите, сможете ли вы придумать систему, которая ускорит работу.

— Так точно, капитан.

— Тогда ладно. Я оставлю вас наедине с этим.

София машет рукой и закрывает за собой дверь.

— Итак, — говорит Макс, — ты та девушка, которая живёт в отеле?

— Прошу прощения?

— Мама рассказывала мне о тебе прошлым вечером. И твоём отце, конечно, тоже.

— Она рассказывала?

Он кивает

Не знаю, как я отношусь к тому, что София говорит о нас. Не потому, что я думаю, что она говорила что-то плохое, а потому, что я беспокоюсь, что всё, что она говорила, было хорошим. То есть, очень хорошим. Например, вот такое хорошее: мне-кажется-я-сегодня-встретила-твоего-нового-отчима.

— Как тебе тут, нравится? — спрашивает Макс.

Я думаю о лифте, и о кошмаре, и о том, что этот черничный маффин сегодня утром почти стоил того, чтобы испугаться собственной тени.

— Хм… мило.

Он кивает.

— Я хотел жить здесь, когда был ребёнком. Я проводил тут почти каждый день после школы.

— И чем занимался?

— О, ну, знаешь. Немного этого, немного того, — его улыбка становится шире. — Так ты учишься в старшей школе, верно?

— Ага.

— Младший? Выпускной?

— Перехожу в выпускной, — говорю я. — Ты?

— То же. Может быть, у нас будет несколько совместных занятий.

— Да, может быть.

— Хочешь немного воды? — спрашивает он. — Я прихватил побольше с собой.

— Э-э, конечно. Спасибо.

Он роется в зелёной армейской сумке на полу, достаёт не открытую бутылку и протягивает её мне.

— Итак, работа довольно проста, — говорит он, делая глоток из своей бутылки. — Я перебрал всё, что здесь есть, и разложил по пяти разным кучам: разрозненные бумаги, книги, фотографии, артефакты — это может быть что-нибудь маленькое, например, очки, чайные чашки, украшения и тому подобное — и мусор. В конце дня мы относим всё, что мы организовали, на стойку регистрации вон в тех коробках, — он показывает на шатающуюся стопку картона рядом с дверью, — и историк забирает их. Кроме мусора, само собой. Мусор отправляется в мусорный контейнер.

— Так… это всё? Нам больше не нужно это организовывать?

— Это всё.

Я хочу спросить его, почему ему потребовалось так много времени, чтобы закончить, но не хочу показаться надоедой, поэтому делаю глоток и пытаюсь придумать, что ещё сказать вместо этого.

Мой взгляд останавливается на биографии Тедди Рузвельта, выглядывающей из его сумки.

— Так… ты любишь историю? — спрашиваю я, указывая на книгу.

— Люблю, — говорит он. — Я планирую получить двойную специализацию в колледже. История и сценарий. Я глубоко убежден, что визуальные медиа это лучший способ сохранить историю для масс или, по крайней мере, снова сделать её интересной для них.

Он закручивает крышку на бутылке и засовывает её в задний карман.

— На самом деле, именно поэтому я был так взволнован, когда мама рассказала мне об этом проекте. Я уже некоторое время работаю над сценарием о «Гранд Отеле», но всё время застреваю. Я подумал, что близкое и личное знакомство с некоторыми первоисточниками поможет прояснить несколько сюжетных идей.

— Есть какие-нибудь успехи? — спрашиваю я.

— Пока нет, но всегда есть надежда, верно?

— Это то, что они мне говорят.

* * *

Я не собираюсь проводить в кладовке весь день, вдыхая пыль и гниль прошлых поколений, но когда я листаю сухие, потрескивающие бумаги и натыкаюсь на старые фотографии и случайные предметы — потёртые бумажные конверты, бумажные веера и старинные серьги, — я обнаруживаю, что меня поглощают эти миры, которые существовали давным-давно. Часы превращаются в минуты, а минуты превращаются в секунды. Это почти как если бы мы с Максом вошли в пространство, где на берег выкинуло бы обломки времени, которые погребли бы под собой проходящие часы, так что время больше не кажется линейным, а то и вообще не имеет никакого смысла.

Даже Макс, который, как я думала, наверняка задаст мне миллион вопросов о моей жизни во время работы, едва произносит два слова, пока его телефон не звонит с напоминанием об обеде. Каждый из нас берёт по сэндвичу в кафе. Макс предлагает отпустить меня на остаток дня, но дождь всё ещё идёт, так что я не упускаю отличный пляжный день или что-то в этом роде, и мои ноги направляются обратно в подвал, прежде чем мои губы успевают сформулировать ответ.

В четыре часа Макс относит первую коробку в вестибюль, а я начинаю собирать вторую.

— Осторожнее там, — говорит мне Макс, когда возвращается. — Пол мокрый.

Я заканчиваю упаковывать коробку и поднимаю её, слегка отклоняясь назад и прижимая к животу. Гроссбухи тянутся так высоко, что я едва могу видеть поверх них. Я переношу вес коробки на правое бедро и наклоняю голову влево, проскальзывая через открытую дверь в коридор подвала.

Я поднимаюсь по лестнице на второй этаж, держась правой стороны стены. Зал извивается и превращается в извилистый лабиринт передо мной, пока я пробираюсь сквозь толпу покупателей, разглядывающих витрины, мой шаг замедляется, когда мои ноги ступают по скользким, влажным от дождя полам.

Я слишком занята, наблюдая за группой детей, бегущих в магазин игрушек, чтобы заметить лужу под ногами, а когда замечаю, уже слишком поздно.

Мой каблук скользит по полу, и я издаю тихий вскрик, когда коробка врезается во что-то твёрдое. Стена? Нет, стены не издают звуков «омф». Гроссбухи взмывают в воздух, их кожаные обложки и пожелтевшие страницы внутри хлопают, как цыплята, пытающиеся взлететь. Коробка выпадает из моих рук, и кто-то протягивает руку, пытаясь удержать меня, но наши конечности переплетаются, и мы оба падаем. Одна из их рук обхватывает мой затылок, притягивая моё лицо к своей груди. Чистый аромат сандалового дерева, цветов лимона и свежего белья окутывает меня за секунду до того, как человек приземляется на меня сверху. Рука, держащая мой череп, с треском ударяется об пол.

Время замедляется.

Я не чувствую ничего, кроме прикосновения пальцев к волосам, прикосновения мягких волокон рубашки к моей щеке, осторожного веса чьего-то тела поверх моего. Я не слышу ничего, кроме неровного дыхания и гулких ударов гроссбухов об пол.

А потом я поднимаю глаза.

Его глаза, окруженные густыми ресницами и обрамленные прямыми тёмными волосами, которые нависают над нами, как занавес, отгораживая от остального мира, расширяются в шоке. Его губы приоткрываются, а руки сжимаются вокруг меня. Мой взгляд блуждает по его лицу, по острым скулам и квадратной челюсти, останавливаясь на маленькой ямочке на подбородке. Я хмурюсь, глядя на эту ямочку,