Далия Трускиновская - Королевская кровь Страница 15

Такие амурные мысли Жилло в голову пришли и моментально ушли по простой причине — он, скидывая кафтан, не подумал, что кошелек с деньгами нужно из кармана взять. Была еще какая-то мелочь в кожаном подвесном кармане, которыми, уже на студенческий лад, заранее обзавелись и граф, и слуга. То, что Жилло там нашарил, к радости не располагало. Тем более неизвестно, когда другие деньги будут, на графское жалование рассчитывать как-то не приходилось… Вот Жилло и соображал, может ли деньги тратить на выпивку, вполне им заслуженную и совершенно необходимую, или придется обойтись.

А тем временем с моря-таки потянуло прохладцей и… пивом. От крайнего баркаса, что был во всей баркасьей компании самым мощным. Жилло повел носом — в неярком свете кованой лампы увидел вокруг стола четыре рожи. Бороды — одна другой краше, торчат во все стороны, усы нечеловеческого размера, из ноздрей вылазят и в уши концами упираются. Как при этих усах еще и дышать — вовсе уму непостижимо. Носы, значит… Обыкновенные для морского народа носы, то есть, цвета обыкновенного, красновато-лилового. У самого молодого морячка нос пока что вполне человеческий, но, видать, недолго осталось… Насчет волос сказать трудно — головы плотно пестрыми платками повязаны. Словом, местное береговое братство, законно промышляющее каботажным плаванием, но главный доход имеющее, очевидно, совсем от других проделок.

Подняли четыре моряка кружки с пивом, стукнулись ими, сдунули пену и молча вытянули все пиво до дна. А кружки — под стать баркасам. Обыкновенный человек от такой кружки, пожалуй, вдоль по пузу треснет, а моряку даже на пользу — задумчивый делается. Размышлять начинает.

Вот и эти красавцы сидели себе задумчивые, сидели, тот, что на вид старший, вздыхал шумно, прочие вторили, а потом хозяину крикнули — мол, расплатиться желаем!

Хозяин девку прислал — сам он что-то этакое на открытом огне жарил и отвлекаться не мог. Пришла эта девка — ну, всего у нее хватало, и спереди, и сзади, встала руки в боки и раскомандовалась.

— Вы, — говорит, — каждый за себя платите, тоже еще выдумали, чтобы один за всех платил! Теперь у народа равные права и равные обязанности! Не слыхали, что ли?

А дальше, когда моряки поодиночке платить отказались, а расплатился все-таки старший, девка такое загнула — Жилло показалось, что у него уши повредились, от прыготни над шумным водопадом это вполне могло случиться.

— Теперь у нас еще не полное равноправие, — объявила, — а вот когда мужья и жены у всех будут общие, тогда и будет равноправие! Равноправная Дума, сто лет ей жизни, в будущем году это ввести обещала!

Оказалось, не только Жилло ошалел — морякам тоже затея Думы не понравилась. Старший степенно вышел из-за стола, встал против девки и тоже руки в боки упер.

Здоровый был он дядька, нарядный — по бежевому кафтану заместо пояса полосатый шарф повязан, коричневый с золотом, и хотя шарф довольно широк, но для почтенного капитанского пуза даже несколько маловат. И кружева на груди. И перевязь шита золотом.

— Интересно! — прогудел. — Значит, всякая старая рухлядь будет под меня клинья подбивать, а я и послать ее к чертовой бабушке не могу? А я и штаны расстегивай, потому что общий?! А ну, геть отсюда! Это я им буду общий! Всем оголодавшим бабам! А вот мы четверо сейчас тебя до кустиков доведем — а ты и не пикнешь, потому что общая! Понравится? Нет? Ишь, проповедница сыскалась…

Девка так и отскочила.

Жилло, собственно, почему на моряков посматривал? Они пребольшую копченую треску ели да не доели. Он и рассудил, что стянуть ее будет несложно, пока девка деньги хозяину сдает. Мелочь, которая в кармане, все-таки поберечь придется. А треска с горбушкой — это уже завтрак.

Встали моряки, расплатившись, факел небольшой от фонаря зажгли и, думаете, к гавани гуськом пошли? Какое там — совсем в другую сторону. И у самого главного — сундучок под мышкой оказался. Жилло насторожился — не иначе, клад закапывать понесли! Так что бы вы думали — у замыкающего, самого молодого, лопата под кафтаном. Он ее к перевязи для сабли приспособил, но все равно болтается и сбоку хорошо видна.

Тут Жилло присвистнул. Клад — это было куда как кстати. Граф-то, если жив, то в темнице, и лекарь с ним вместе. Вызволять надо. А здравый смысл подсказывал слуге, что и при повальном равенстве вытащить узника из тюрьмы можно только за деньги. Не то чтоб стражу подкупить — это бы проще всего! А хоть адвоката нанять… Хотя леший их тут ведает, не отменили ли они по случаю равенства и адвокатов?

В общем, моряки вразвалочку чьим-то огородом топают, Жилло, пригнувшись, следом крадется. Моряки луг перешли — и он за ними. Моряки в рощицу углубились — Жилло почуял, тут и остановятся. Действительно, остановились, один яму выкопал, другой в нее сундучок поставил. Закопали, постояли, тихо назад побрели. Жилло, конечно, остался. Стоило морякам отойти подальше — он руками откопал сундучок.

И что же за клад вынул он оттуда?

Хотите — верьте, а хотите — нет, а вынул он завернутого в шелковый платок дохлого попугая…

Почесал Жилло в затылке. Клад, однако!.. Подумал, что хитрые моряки могли нафаршировать пташку-покойницу драгоценностями — скажем, бриллиантами. Но копаться в дохлых птичьих потрохах у него охоты не было. Да и поди сбудь драгоценности в чужом городе. Как раз на неприятности нарвешься. Потому взял Жилло платок, а попугая сунул обратно в сундук и закопал.

Платок же ему понадобился для колена. Как он треснулся, перебираясь через водопад, так до сих пор и болело. Жилло знал, что лучше всего в таком случае — туго перебинтовать ногу. Вот и воспользовался пестрым шелковым платком. Вроде полегчало. Подумал Жилло, что нужно будет потом повязку и штаны местами поменять — чтобы повязка все-таки снизу, а штаны все-таки сверху. Когда «потом», он и сам не знал. А просто пошел прочь от попугаевой могилы.

Поскольку местности он не знал, то и вернулся к кабачку с баркасами. Там уже последние посетители разбредались. И посуду прибрала бойкая девка, которой вынь да положь общих мужей, и недоеденную треску — соответственно.

От кабачка рукой подать было до гавани. Собственно, от города к этой гавани вела дорога, а кабачок стоял в сотне шагов от той дороги, но от него тянулась туда и своя, особая тропинка. И на той тропинке хорошо было в засаде сидеть, потому что окружали ее высоченные валуны. Жилло подумал надо же куда-то двигаться, почему бы и не в гавань? В конце концов, в его дурацком положении матросом наняться — еще не самый скверный выход. Травознаем он был, браконьером был, сторожем на рынке был, слугой графским тоже был — матросом не был!