Марина Дяченко - Зеленая карта Страница 16

И только Валерий Васильевич Лобановский молчал.

Звук принтера — пытка после напряженного бестолкового дня. Дима испытал мгновенное облегчение, когда мерзкий аппарат вдруг заткнулся.

Правда, одновременно замолчало радио на кухне. И сделалось темным-темно, как будто уши и глаза разом заткнули ватой.

— Вот блин-компот, — сказала Ольга.

Диме не хотелось подниматься с кресла. Он зажмурился — ничего не изменилось; под веками тоже была темнота.

— Эй, ты где? — спросила Ольга.

— Все там же, — отозвался Дима, не открывая глаз.

— И в соседнем доме нету, — пробормотала Ольга. — Авария, опять… Блин, как некстати…

Дима открыл глаза; внешняя темнота стала чуть менее темной. Обозначились углы мебели, спинки кресел, прямоугольник двери, ведущей в коридор.

— Где-то здесь была свечка, — бормотала Ольга. — Вот черт, где зажигалка…

Единственный слабый огонек подсветил ее лицо снизу.

— Ты переставила кресла? — спросил Дима.

Она не сразу поняла:

— Что? А, кресла… Сейчас я позвоню в «Киевэнерго».

И она ушла звонить на кухню.

Дима снова закрыл глаза; он ужасно, запредельно устал. Наверное, он даже заснул на секунду — потому что когда он открыл глаза, свечек было уже две. Вторую держала Ольга.

— Занято, — сообщила она. — В «Киевэнерго» занято, в ЖЭКе не отвечают… Хочешь есть?

— Есть?

— Я проголодалась. Ты — как хочешь.

— Который час? — Дима потер лицо.

— Не знаю… Где-то полдвенадцатого. Еще рано…

На серванте под стеклом стоял Женькин паровозик от железной дороги. Как стоял, так и стоит. Уже лет пять — с тех пор как, занявшись футболом, Женька забросил игрушки…

Дима глубоко вздохнул. Живя в этой квартире, он не ощущал ее запаха. Теперь, став чужим — ощущает. Запах дома.

В свете желтого огонька он стал разглядывать фотографии на серванте. Раньше их было куда больше; сейчас остались только Женькины — в младенчестве и теперь. И еще Ольгина — институтская, выпускная. Исчезли те, где Дима с Ольгой засняты были вместе. Свадебная, например. Только одна осталась — старая, желтая, глубоких советских времен. Первый звонок. Десятиклассник Дима несет на плечах первоклашку Олю…

— Бутерброды, — сказала Ольга. — И банка маслин. И полбутылки вина… Живем.

…Был даже фильм такой, любительский. Отчего был — есть, если поискать… Если пленка не осыпалась. Десятиклассник Дима Шубин с первоклашкой, своей соседкой Оленькой, на плечах… Идет осторожно, прежде ему не приходилось носить на плечах маленьких девочек, зато Оленька облюбовала его плечи уверенно и уютно, ей очень нравится плыть вот так над толпой, в центре общего внимания, и, довольная, она звонит что есть силы в медный колокольчик…

Маслины были черные, блестящие и одинаковые, и почему-то напоминали о первомайской демонстрации. Есть не хотелось.

— Ешь. Хочешь вина?

Она разлила «Монастырскую избу» в две чайных чашки. Он выпил, не почувствовав вкуса. И послушно стал жевать.

Во всем доме было тихо. В мире было тихо. Из комнаты сына не доносилось ни звука.

— Знаешь, — Ольга закурила, — мне даже не верится, что все это закончится.

Она явно ждала ответа, и потому он отозвался:

— Мне тоже не верится. Мне эти очереди уже снятся.

— Я не про это. Когда мы переедем и устроимся…

Дима вздохнул. О переезде думалось плохо. Вообще не думалось. Наверное, из чувства самосохранения.

— И ты устроишься, — сказала Ольга. — Ты же талантливый человек!

Он поморщился. «Талантливый» звучало в ее устах как упрек. «Ты талантливый человек, так почему ты не смог, не стал, не попытался…»

Он продолжал жевать — через силу; Ольга тоже жевала. Когда занят рот — молчание проще оправдать…

Потом бутерброд закончился. И не было никакого желания надкусывать следующий; Дима перевел взгляд на фотографию десятиклассника с малышкой на плечах.

Малышка радовалась жизни.

Бантики, белые бантики, море детских голов, родители с фотоаппаратами «Смена», песенка «Чему учат в школе» и вереница учеников, втягивающаяся в распахнутые двери…

— Мне иногда хочется туда, — шепотом сказал Дима.

Он покривил душой. В последнее время ему ВСЕГДА хотелось вернуться. В сорок лет он начал жить воспоминаниями. Что это, преждевременная старость?

— Куда тебе хочется? — чуть насмешливо спросила Ольга. — В Штаты?

— Нет, — Дима кивнул на фотографию. — Не в Штаты… Вернее даже, не туда, а в тогда.

— Ностальгия? — На этот раз насмешка в ее голосе и не думала прятаться.

По столбику свечки скатывались прозрачные капли; Скапывали на майонезную баночку.

— Просто мне кажется, — сказал Дима, будто оправдываясь, — что тогда было хорошо.

— А теперь плохо?

Я кажусь ей смешным, подумал Дима. Я кажусь ей нытиком, который сидит посреди цветущего луга и плачет по своему потерянному болоту… Даже нет. Я кажусь ей слепым посреди супермаркета. Когда вокруг полным-полно ярких этикеток, а я бормочу что-то про опустевшие полки…

Кто-то прошел под окном. Тишина; далекие пьяные голоса. Снова тихо.

Ольга допила свою чашку до дна; долила остатки вина из бутылки:

— Как у тебя в школе?

— Нормально. Никто не хочет учить детей музыке, все хотят учить детей каратэ или, на худой конец, английскому…

— Кстати, как твой английский?

— Ничего. Учу, — Дима вздохнул.

— Учи…

— А как у Женьки? — спросил Дима после паузы. — Я имею в виду, в школе?

— Тройки, — Оля пожала плечами. — Ничего не читает, ничего ему не интересно, только мяч гонять.

— Ну, он устает, наверное…

— Устает… Но это, может, и к лучшему. Во всяком случае, у него нет времени на ерунду… Знаешь, какие сейчас пацаны. Тут выйти во двор вечером бывает страшно. Шпана… Мат-перемат, шприцы потом валяются, презервативы, бутылки… Страшно за Жеку. Он же не в безвоздушном пространстве живет… А что у них в школе делается… Нет, у Жеки еще класс хороший, там у них классный руководитель — математик, мужчина, мужчина в школе — это теперь такая редкость… Да ты сам знаешь…

Дима сдержался, чтобы не поморщиться. Нет, она не хотела уязвить его. Она прекрасно знала, что в их музыкальной школе он единственный мужчина.

Потому что профессия — женская. Прибежище неудачников…

— Да… — Ольгины щеки порозовели, вино понемножку делало свое дело. — Видишь ли, Дима… Ты ведь хороший мужик, ты… я понимаю. Я отдаю себе отчет, что тогда… что ты, в общем-то… Я тоже в чем-то была неправа. Я понимаю.

Дима зачерпнул ложкой маслины. Положил в рот, стал жевать; до него как-то не сразу дошло, что Ольга назвала его по имени. Впервые за полгода.