Лора Андронова - Русская фэнтези 2011 Страница 16

Мэллу уже привычно подтолкнул ему свою миску.

— Смешные вы все-таки, — сказал он, глядя, как Рамон черпает воду пригоршней. — Смешные… Хорошо, что ты еще не жалкий. Слушай, если нажрался. За тобой придут через час. Отдыхай.

— Я никуда не пойду, — оскалился Рамон. — Я тут порву кого-нибудь.

— Лучше иди, — сказал Мэллу. — Они будут тебя шокерами в клетку на колесах загонять. Это больно.

Рамон вздохнул и сел.

— Молодец, — сказал кот. — Глупо выпендриваться зря. Надо думать, если хочешь пожить подольше. Слушай дальше. Драться тяжело. Там, в зале, всегда полно мертвяков или наполовину мертвяков. Не обращай внимания. Перекинься, как только клетку откроют. И постарайся сразу убить.

— Нашего товарища по несчастью?

— Да, дурак, да. Нашего полоумного товарища, обожравшегося наркотой. Иначе он тебя убьет. Не жди, не рычи, не лай, не нюхайся — я знаю, вы, полудурки, все так делаете. Будешь ждать — он кинется, и привет.

Слышать это было так дико, что хотелось по-щенячьи скулить с тоски. Кот понял и боднул его в плечо через решетку.

— Ты ведь не боишься, дурень, да? Жалеешь здешних бобиков? Жалеешь?

— Они мне ничего не сделали…

— Так сделают. — Мэллу снова боднулся. — Забудь свои дурацкие собачьи правила. Хочешь жить — забудь. Я бы никогда в жизни не стал так с тобой ласкаться, но ты мертвяка отогнал, когда он меня жрал, поэтому я тебе начистоту говорю, как своему. Ты — ничего, я не хочу, чтоб тебя притащили за ноги в кровище, а завтра, если не сдохнешь, вмазали морфием в сердце. Мне, знаешь, тоже приятно пару лишних дней чуять зверя рядом, живого зверя, а не отравленное чучело…

Рамон кивнул. Он пытался привести в порядок и душу, и мысли. Так что, когда пришли люди с клеткой на колесиках, палками и шокерами, мысли Рамона и его душа были уже в полном порядке.

В состоянии спокойной готовности к чему угодно.

Он чувствовал себя не одиноким, а членом Стаи. Это хорошо и правильно. Это возвращало покой и уверенность в себе, даже если Стая в данном случае — кот-мерзавец.

И Рамон перекинулся, когда увидел людей. Стоял и смотрел, как они подгоняли клетку, как возились с замком — не рычал и не кидался. Берег силы и самообладание.

— Смотрите-ка, — заметил тот, с желтыми зубами и напряженной ухмылкой. — Жрать не стал. Даже не притронулся.

— С котом стакнулся, оборотень поганый, — расхохотался тот самый жирный красномордый Ник, который утром сопровождал мертвяка. — Гордый, скотина. Ничо, еще пожалеет.

Рамон перешел в передвижную клетку. Я тебе это припомню, думал он с тихой холодной злобой. Думаешь, можно терзать живых существ безнаказанно, да еще и в компании ходячего трупа? Ну-ну. Душа-то вот-вот загниет, а дальше — известно, куда приходят. Ты-то еще не знаешь, а я чую.

Я — оборотень — чую.

Клетку повезли по длинному коридору между клеток. Здешние псы бесновались, учуяв и увидев Рамона — чистенького новичка, а ему дико было смотреть на вздыбленные загривки и глаза, налитые кровью и бессмысленной злобой. Он и не смотрел. Его не бесил, а ужасал их запах — запах страданий, старых ран и безумия. Я — из Службы Безопасности, думал Рамон. Я должен выбраться отсюда и рассказать. И я должен поступить со здешними людьми по справедливости — а по справедливости они тоже должны мучиться, как эти бедолаги.

Он очень не хотел смотреть. Но когда кто-то распахнул дверь, окованную железом, из-за которой пахнуло относительно чистым воздухом, пылью и средством для натирания пола — Рамон случайно поднял глаза и встретился-таки взглядом со слезящимися глазами молодого пса сторожевой породы, одно ухо которого стояло торчком над располосованной мордой, а другое было разорвано в клочья.

И решил, что это зрелище надлежит накрепко запомнить. И за это надлежит расплатиться.

Зал, предназначенный для боев, тоже находился в подвале — но не в том подвале, где держали бойцов, а как-то напротив. Клетку втащили по пандусу наверх, провезли по короткому коридору, который чудесно пах уличным сквозняком, — и снова спустили вниз. Проволокли по страшному тоннелю, цементному и обшарпанному, воняющему кровью, мочой и рваными ранами. Втолкнули в тесную конурку с металлической дверью. За дверью и обнаружилось…

Клетку выкатили. Рамон огляделся. Зал был не слишком велик и полон битком. Он насквозь пропитался запахом мертвечины, так что Рамон даже не мог сообразить, откуда несет сильнее. От этого мерзкого запаха першило в горле и шерсть вставала дыбом, а внутри носа горело так, будто воздух превратился в сплошной огонь. Рамон чихал и кашлял, пытаясь оценить обстановку; на то, чтобы сосредоточиться, понадобилась пара минут.

Круглая арена с дощатым покрытием в бурых пятнах была огорожена металлической сеткой в три приблизительно человеческих роста. За сеткой виднелись напряженные человеческие хари.

— Слышь, шавка, — сказал воняющий тухлым служитель, ткнув Рамона палкой в бок сквозь прутья подвижной клетки. — По сетке ток пущен, не вздумай кидаться.

Рамон даже не огрызнулся. На его уши свалился механический голос:

— Первый сегодняшний бой. Справа — кобель, ищейка, черной масти, кличка Жандарм. Слева — сука, северная сторожевая, чепраковой масти, кличка Рыжая. Оба — оборотни. Делайте ставки, господа.

Хари завыли и заревели. В их реве Рамон не разбирал ни одного членораздельного слова. Вдалеке — на другой стороне арены — хлопнула дверца.

Рамон не столько увидел, сколько учуял. И осознал то, что все это время как-то само собой пролетало мимо ушей и никак не могло уложиться в голове.

Теперь, когда вокруг души выстроилась сколько-нибудь годная защита, он мог чуять что-то, помимо мертвечины. Пахло неопрятными ранами и псиной. Пахло пыльной шерстью, слезящимися глазами, давней усталостью. Пахло болью и не рассуждающей злобой. И сквозь все это пробивался тонкий запах суки, любви, союза, родного.

Рамон в ужасе заметался по клетке. Он понял, он оценил всю подлость замысла мертвяка, всю человеческую подлость — теперь он был всей душой согласен с определением кота — Отрава. Потому что невозможно было драться с сукой, насмерть драться с сукой. Невозможно было нарушить святейший закон собак — Кодекс Стаи, растворенный в крови, впитанный с молоком матери.

Рамон помнил предупреждение кота — только те циничные слова и помешали ему сейчас перекинуться и заорать через весь зал: «Сестра, одумайся, мы одной крови!» Но мысленный призыв был так отчаянно силен, что Рыжая ощутила: в ответ кинулась на решетку и хрипло, яростно залаяла.