Андрей Дашков - Глаз урагана Страница 16

Марк развернулся и медленно поехал к «Махаону». Усталость незаметно превратилась в мягкую, обволакивающую и не слишком навязчивую пелену. Может быть, потому, что в этой пелене увязали тревожные мысли. Если не делать резких движений, состояние почти нормальное.

Он рассчитывал забрать Дину из бара и снять номер в каком-нибудь мотеле – при условии, что Ян в полном порядке. Обо всем прочем он сможет думать только тогда, когда проспит часов шестнадцать…

Бар «Махаон» был открыт всегда. Марк не помнил случая, чтобы дверь, озаренная жутковатым фиолетово-зеленым сиянием сюрреалистической бабочки, оказалась запертой. Бабочка, раскрывшая над входом неоновые крылья, была прочно и навечно пришпилена стальной арматурой к мрачной кирпичной стене.

Внутри бара было уютно, тепло и спокойно. Тут мог громко разрыдаться пьяница, но ни разу дело не доходило до потасовки. Бар работал даже тогда, когда закрывались все другие заведения, в любые праздники или траурные дни. Вероятно, у хозяина был на то свой резон и тонкий расчет. Если идти больше некуда, остается одна дорога – в «Махаон». Для всех заблудших и потерянных. Утешительный тупик в конце скорбного пути. Не то чтобы Марк ощущал себя таким уж парией, однако здешний декадентский душок явно пришелся ему по вкусу.

Тут давно устоялась особая атмосфера и звучала только хорошая блюзовая музыка. Сюда приходили те, кто задыхался от одиночества в гостиничных номерах; опустившиеся и постаревшие красотки; потенциальные самоубийцы, с радостью соглашавшиеся на очередную отсрочку; спившиеся художники, поднакопившие деньжат на дешевое пойло; непризнанные поэты индустриальных помоек; холостяки, страдающие от бессонницы на исходе ночи, и случайные прохожие, которых бар либо принимал в свое закрытое от мира чрево, либо нет. Но если уж принимал, то человек становился постоянным клиентом надолго. Кое-кто – до самой смерти.

Это было последнее пристанище, что-то вроде клуба изгоев, более или менее остро ощущавших свою вечную бездомность – конечно, в экзистенциальном смысле, потому что некоторые из этих «бедняг» давно сколотили себе состояния и имели особняки в престижных районах. В «Махаоне» все были равны. Любой находил себе интересного собеседника. Каждый – банкир, нищий, инвалид, брошенная женщина, биржевой маклер, неудачник, университетский профессор, игрок, полное ничтожество – мог ощутить на время родство с кем-нибудь, родство, изрядно спрыснутое алкоголем. Они были в чем-то одинаковы и так понятны друг другу – эти люди, пропивающие то, за что было заплачено кусочком души – не важно когда: сегодня или тридцать лет назад…

Паркуя машину на стояке возле бара, Марк увидел несколько знакомых тачек. Завсегдатаи в сборе. Он и не сомневался.

Несмотря на то что последние пару часов его терзало беспокойство, переступая порог он чувствовал себя потрепанной штормом посудиной, входящей в тихую гавань. Плыл сизый и горьковатый сигаретный дымок, мягко светили лампы, тихо звучал «Прячущийся среди теней» в исполнении Питера Гринбаума. Расплавленные отблески лежали на бронзе пивных кранов, и жидким янтарем плескалось само пиво в высоких бокалах. Приглушенные голоса создавали мерный неотступный рокот, будто шорох океанских волн, наползающих на заброшенный пляж. К счастью, ящика для идиотов в «Махаоне» сроду не водилось. О новогоднем празднике напоминал только огромный игрушечный тигр, брошенный кем-то на стойке. Между передними лапами тигра была зажата бутылка шампанского. Начинался плохой год для слабых и травоядных. Точнее, начнется в феврале…

Марк внимательно оглядел помещение, включая темные закоулки. Несколько человек приветствовали его поднятыми рюмками и бокалами. Дины еще не было, если только она не отправилась припудрить носик в дамскую комнату. К своему немалому удивлению Марк увидел, что за его любимым столиком торчит Гоша в обществе юной девицы (странно, что они еще не в кровати) и хорошо знакомого ему борзописца из музыкального ежемесячника. Пить и даже болтать с ними настроения не было, однако Гоша уже воздел руку над спинкой полукруглого дивана и заорал:

– Эй, старик! Двигай сюда!

Марк поморщился и направился к стойке, прикидывая, когда это Гошик успел набраться – ведь из клуба они уехали почти одновременно. Он заказал себе коньяк и обменялся с барменом парой фраз о «собачьей погоде». На дальнем краю стойки отставной генерал и проститутка играли в нарды. Генерал только что был разбит наголову и получил «марс».

Марк покатал во рту аморфную коньячную дозу и слил ее в пищевод. В этот момент на плечо ему упала мягкая Гошина лапка.

– Брезгуешь, приятель?

– Динку жду.

– Здесь? Сейчас?! – Гоша округлил глаза и потряс жирноватыми щеками. Он всегда отличался богатой мимикой. – Ну вы даете, ребята! Вечный медовый месяц, да?.. Слушай, Марк, пойдем за столик. Познакомлю тебя с одной красотулькой. Будешь смеяться – консерваторская курочка. Кого-кого, а скрипачки у меня еще не было! Представляешь, как мы с нею сыграем дуэтом?!

Он двусмысленно захихикал. У него были мясистые красные губы и влажные волосы. Маслянистый завиток лежал на белом лбу, как запятая между двумя похабными междометиями глазок.

– Да видел я ее… – пробовал Марк отвертеться.

– Нет-нет, видеть мало. Ты должен с ней поговорить. Высокий класс – и никаких комплексов. Генка вон уже икру мечет! Пошли, пошли!

Гошик был из тех пиявок, от которых невозможно безболезненно избавиться, пока они вдоволь не насосутся крови и не отпадут сами по себе. Отказ означал обиду почти смертельную. Гоша дулся бы месяц, как отвергнутый гомосек. Поэтому Марк смирился со своей участью и со вздохом принял неизбежное, надеясь, что Дина явится поскорее.

Гоша, настойчиво подталкивая потными ладошками в спину, сопроводил его к столику и усадил на лучшее место. Марка это устраивало, раз уж все равно приходилось ждать. С его позиции просматривался почти весь бар и входная дверь. Телекамера оказалась прямо над ним, и записывающая аппаратура фиксировала почти то же самое, что видел он. Ни скрипачка, ни журналист его не интересовали. К Генке он большой симпатии не испытывал, хотя иногда тот мог быть желчно-забавным.

Потягивая коньяк малюсенькими глотками, Марк снова и снова прокручивал в памяти последний телефонный разговор – не столько содержание, сколько интонации, тембр голоса, даже дыхание. Некоторые мелочи по-прежнему казались необъяснимыми. Вместе с тем возникло и крепло подозрение, что кто-то сыграл с ним очень плохую шутку.

Пятнадцать минут прошли в мутном хаосе – сигарета за сигаретой, глоток за глотком, шум собственных мыслишек, обрывки фраз, словесный мусор, бульканье жидкости, истертый смех, реплики, брошенные невпопад. Вокруг – манекены, разевающие рты. Давно перегорели все их эмоции, воля, вера, надежды, стремления. Внутри него самого – тоже пепел взамен подлинных чувств, пепел, время от времени складывающийся в идеограммы: вот это – долг, вот это – страх, а вот это, должно быть, любовь…