Дэниел Абрахам - Тень среди лета Страница 17

Хешай-кво поднял руку и только потом обрел дар речи:

— Не… Не надо. Боги! Тут не было такого порядка за все время! А ты случаем… на столе, лежала коричневая книга в кожаном переплете. Не знаешь, где она сейчас?

— Простите, Хешай-кво! Я мигом ее отыщу.

— Погоди. Не надо. Когда-нибудь сама отыщется. Поди сюда. Сядь.

Двигался поэт неуклюже, точно подагрик, однако его суставы, насколько Маати смог разглядеть сквозь коричневое платье, распухшими не были. Ученик старался не замечать пятен от еды и вина на рукавах и груди поэта. Тот, морщась, опустился в кресло черного лакированного дерева с белым плетеным сиденьем и заговорил.

— Что-то неважно мы встретились, верно?

Маати выразил раскаяние, но поэт отмахнулся.

— Я буду рад обучать тебя. Решил сразу сказать об этом. Однако заниматься мы не очень-то сможем до тех пор, пока не будет обработан весь урожай. А это может затянуться на многие недели. Когда будет время, я тобой займусь. Многому тебя еще предстоит научить. Дай-кво задал тебе хороший толчок, но умение удержать андата с его наукой не сравнится. А Бессемянный… ну, с ним я дал маху. Виноват.

— Я благодарен, что вы не отказались от меня, Хешай-кво.

— Да, да. Что ж, все к лучшему. Так-то. А пока ты свободен, пользуйся этим! Здесь можно неплохо повеселиться. Так не теряйся, понял? Обживись, осмотри тут все как следует до того, как мы нагрузим тебя всей этой поэтической чушью. Годится?

Маати согнулся в поклоне послушного ученика, хотя и видел по красным глазам Хешая-кво, что тот надеялся на другой ответ. Оба сконфуженно примолкли. Обстановку разрядил Хешай-кво — натужно улыбнулся, встал и похлопал Маати по плечу.

— Вот и отлично! — произнес он с таким смаком, что сразу стало ясно: ничего подобного он не думал. — Нужно, однако, переодеться. Куча дел, знаешь ли. Ни минуты покоя.

Да уж, ни минуты. Прошел полдень, а поэт, его учитель, ходит во вчерашнем платье. Все-то ему было некогда: некогда отдохнуть, некогда встретить нового ученика, даже заглянуть среди ночи — и то некогда, а главное — страшно. Вдруг еще разговаривать с ним придется… Маати смотрел, как тучный силуэт Хешая плывет вверх по лестнице, слышал топот над головой, пока поэт наскоро умывался. Голова у Маати вспухла, как тюк шерсти, от попыток вспомнить все свои оплошности и уяснить, что же вызвало учительскую неприязнь.

— Обидно, правда? Когда тебя избегают, — прошептал кто-то за спиной. Маати тотчас обернулся. На крыльце в превосходном иссиня-черном одеянии стоял Бессемянный. Насмешливые темные глаза смотрели прямо на Маати. Юноша не переменил позы, не сказал ни слова. Андат все равно кивнул, словно тот ответил.

— Мы еще поговорим. Позже.

— Мне нечего тебе сказать.

— Пусть так. Тогда говорить буду я. А ты можешь послушать.

Поэт Хешай вразвалку спустился по лестнице. На нем была свежая одежда: коричневый шелк поверх кремового. Щетина на подбородке исчезла. На миг поэт и андат, не дыша, уставились друг на друга, после чего развернулись и вместе ушли в сад. Маати смотрел им вслед: неуклюжей, приземистой фигуре хозяина и стройной, точно плывущей тени раба. Шли они, как ни странно, в ногу, в едином темпе, будто старые друзья, хотя ни один не касался другого, даже ступая вровень. Дойдя до середины моста, Бессемянный вдруг обернулся и прощально помахал безукоризненной белой рукой.

— Она ни о чем не догадывается!

Марчат Вилсин наполовину вынырнул из бассейна. На его лице отразилась странная смесь чувств — ярости, облегчения и чего-то еще, менее уловимого. Юноша, с которым он пришел, таращился на Амат, разинув рот. Еще бы: единственная одетая посетительница. Амат еле сдержалась, чтобы не показать ему непристойный жест.

— Цани-тя, — сказал Вилсин, обращаясь к гостю, хотя не сводил глаз с Амат, — извини. Нам с распорядительницей нужно срочно посовещаться. Я пошлю гонца с полным предложением.

— Но, Вилсин-тя… — начал юноша и умолк, встретившись взглядом со старым гальтом. От его вида и Амат стало бы жутко, не будь она так рассержена. Юноша принял позу благодарности по случаю окончания беседы, шумно выскочил из воды и ушел.

— Ты с ней виделся? — допытывалась Амат, опершись на трость. — Разговаривал?

— Нет, не виделся. Закрой дверь, Амат.

— Она думает, что…

— Если я говорю: закрой дверь, значит, надо закрыть!

Амат поджала губы, проковыляла к двери и захлопнула ее. Шум у бассейнов стих. Когда она вернулась, Вилсин уже сидел на краю бассейна, обхватив руками голову. Безволосое пятно на макушке порозовело. Амат шагнула вперед.

— О чем только ты думала, Амат?

— О том, что здесь что-то нечисто, — ответила она. — Я видела эту девочку. Она и понятия не имеет о скорбном торге. Невинна как младенец.

— Стало быть, в этом проклятом городе она одна такая. Ты ей что-нибудь говорила? Предупреждала ее?

— Не разобравшись? Нет, конечно. Разве я когда-нибудь действовала, не оценив ситуации?

— Было дело. Сегодня утром. Сейчас. Боги праведные. И где тебя угораздило выучить ниппуанский?

Амат подошла ближе и медленно опустилась на сине-зеленый мозаичный пол, не обращая внимания на острую боль в ноге.

— Что происходит? Ты покупаешь услуги хая для прерывания беременности без ведома беременной? Губишь желанное дитя? Это противоречит всякому смыслу.

— Я не могу объясниться. Я… мне нельзя.

— Хотя бы пообещай, что ребенок останется жив. Уж это-то ты можешь?

Он поднял на нее глаза — пустые, как у покойника.

— Боги! — выдохнула Амат.

— Будь моя воля, ни за что бы здесь не поселился, — произнес Вилсин. — В этом городе. Дядина была затея. Торговал бы себе, возил золото-серебро из Эдденси, ром и сахар из Бакты, кедр и пряности из Дальнего Гальта… Сражался бы с пиратами… Смешно, правда? Я — и вдруг пираты.

— Меня не разжалобишь. Не этим, не сейчас. Ты — Марчат Вилсин. Лицо Гальтского Дома. Я видела, как ты стоял насмерть перед озверевшей толпой западников. Как посрамил городского судью и назвал дураком в глаза. Так что брось причитать, как девчонка. Нам это ни к чему. Порви договор.

Вилсин поднял голову, вздернул подбородок, выпрямил спину. На миг Амат показалось, что он согласится. Однако его голос прозвучал глухо, устало.

— Не могу. Слишком высоки ставки. Я уже запросил аудиенцию у хая. Дело набрало обороты, и останавливать его сейчас — все равно что вставать на пути прилива.

Амат скинула сандалии, приподняла подол и опустила ноющие ступни в прохладную воду. Свет заиграл на рябой поверхности, отбрасывая Марчату на грудь узоры из светотени. Он плакал! Гнев Амат сменился страхом.