Сергей Сергеев - Антимир Страница 17

— Сейчас встаю. Мам, ты не помнишь школьного учителя по физике, который на квартире у бабы Нюры стоял?

— Припоминаю, в армию его потом забрали, полгода хозяйке писал, всё спрашивал как там в школе.

— Ты помнишь его фамилию?

— Я хоть и была в родительском комитете, но, сколько времени уже прошло, так что, ни как звали, ни фамилии уже не помню. Да и спросить-то не у кого, бабу Нюру уже лет пять назад, как схоронили.

— Звали его Сергей Александрович, а учителей по фамилии я плохо запоминала.

— Зачем он тебе сдался?

— Да так, школа вспомнилась, и он неожиданно, а вот фамилию вспомнить не смогла.

— Ну и бог с ним, иди завтракать.

— Иду.

После завтрака, прихватив браслет и сказав матери, что пойдёт, прогуляется перед отъездом по деревне, Мария вышла через калитку на улицу. Однако очутившись впервые за время приезда за порогом дома, она слегка растерялась. Стоя спиной к своему забору посмотрела налево — никого, посмотрела направо — ни одной живой души. Деревня словно вымерла, дома выглядели заброшенными, даже если и в них жили люди. Сады и приусадебные участки были неухоженными и заросли отростками, даже уличная дорога казалась неезженой.

Пруд, находившийся рядом через дорогу, и тот потерял прежний вид: измельчал, частично высох и зарос по округе кустарником, в народе называемым веником. На его мутной глади возилось небольшое количество уток и гусей. Раньше, как помнилось Маше, он был раза в три больше, и всё его зеркало было покрыто белыми фигурками водоплавающих, которые постоянно издавали живительный гам: кряканье и перекличка селезней, порхание крыльев и просто шумная возня в прибрежной тине.

"И куда тут теперь гулять, — сама себя спросила она, — поздороваться даже не с кем".

Но сделав над собой усилие, она пошла вправо по улице. С этой стороны соседское поместье было уже давно заброшено, старики померли в ту пору, когда Мария ещё ходила в школу, а их дети, живущие в городах, перестали посещать отчий дом последние лет десять. Всё заросло бурьяном, американкой, отростками деревьев. Фруктовые насаждения в основном высохли, но так как опиливать сушняк некому, стояли тут и там обвитые диким виноградом и хмелем, как вешалки для вьющихся растений.

Она прошла дальше, пруд закончился, начиналась плотина, а за ней Маринкина роща. Место, где они, поблизости живущие ребятишки, любили играть весной и летом, а называлось оно так из-за небольшого садика бабы Маринки, примыкающего со стороны улицы к роще. Этот садик имел искусственное ограждение с трёх сторон, а с четвёртой отделялся непролазным ивняком. Почва была слегка заболочена, вода постоянно просачивалась под прудовую плотину, и какие только саженцы бабка Маринка не высаживала, проходило год-два, и они засыхали. В саду был колодец с журавлём, которым хозяйка постоянно пользовалась, и росла луговая трава, которую она косила на сено два-три раза за лето.

Через дорогу было её поместье. Двор весь зарос бурьяном, от дома лишь остался фундамент. За фундаментом ещё просматривались глиняные стены надворной постройки и далее основной сад — сплошные непролазные джунгли, по окончании которых гумно бабы Маришки.

Мария закрыла веки и постаралась вспомнить, как выглядел домик бабы Марины. Стоял тот не как все дома в селе фасадами, а торцом на улицу. Его фасад был обращён во двор, а тыльная сторона в проулок, по которому проходила дорога между гумнами на колхозный двор. Другим концом дорога пересекала улицу и выходила на плотину, а далее уже раздвоенная вдоль садов такими же проулками уходила на соседнюю улицу или, как называли в деревне, тот бок, тот порядок.

Мысль о дороге отвлекла её от домика, и она, открыв глаза, повернулась в сторону плотины, чтобы проверить, что там сталось с дорогой. Дорога в конце плотины лишь поворачивала влево и скрывалась в гуще зарослей клёна, а вот дальнейший её путь проследить из-за зарослей не было возможности.

Мария снова повернулась в сторону дома и закрыла глаза. В её памяти маленький домик с двумя окошками на улицу и глухой стороной в проулок имел очертания, но не имел раскраски. Ей казалось, что он был тёмно-красного цвета, так как был шалёван листовым железом, для покраски которого почти всегда используют такой колер, но откуда-то пробивался зёленый поверх деревянной шалёвки.

Она немного напряглась, веки стали прозрачными, и сквозь них проявился сначала фундамент, а потом и сам дом, только цвет его серый на голубом фоне. Появились люди, странно одетые, кто в непонятную военную форму, а кто в узбекские халаты и тюбетейки. Они сидели кружком вокруг синего костерка, некоторые из них тянули руки к голубому огню. Костёр был разведён почти у тыльной стороны дома, они грелись и пытались что-то готовить в котелке, который нависал над пламенем. Вдруг откуда-то справа энергично возникла фигурка военного, в портупее, с кобурой на боку. Он растолкал сидящих, ударил сапогом по котелку и начал затаптывать ногами костёр. Картина поплыла, зашаталась, изображение затуманилось и исчезло, остались лишь фундамент дома и чащоба за ним.

Мария открыла глаза, изображение приобрело колоритность и реалистичность.

"Кто были эти люди? — задала она сама себе вопрос, — военные, странно одетые. Бабушка что-то рассказывала про войну, про пополнение, которое гнали на фронт через село. Возможно это они".

"Значит, информация привязана к энергетике предметов и сохраняется лишь только вместе с ними, тогда, как и куда записываются временные периоды? Почему я не увидела более поздний, и как проникать в эти периоды? Я так никогда себя в прошлом и не встречу".

Она развернулась и пошла по плотине, где на средине когда-то был спуск на заветную поляну рощи, продолжая рассуждать: "Нет предметов — памятников и нет памяти, простите за тавтологию. Прав Хрусталёв со своей теорией о материальности мысли и памяти, негде аккумулироваться энергии, она куда-то улетучивается, исчезают предметы, связанные с нами по жизни, исчезает и память о нас".

"Можно остаться в памяти, только другого человека, но уже в его интерпретации".

Она по пути осматривала окрестность и делала сравнения с прошлым, с таким, которое хранила её память.

Со стороны пруда на плотине растения так и не прижились, а вот со стороны рощи полная противоположность. В своё время роща была ивовой, с могучими вётлами, серые необъёмные в охвате стволы которых, как дорожные столбы, стояли вдоль плотины и нависали ветками над ней. В примыкающей низине всё забивал уже ивняк, который как ни рубили на хозяйские нужды, всегда снова возрождался.

По весне талые воды переполняли пруд и прорывали плотину в двух местах, в самых её началах, иногда вода текла прямо по улице в направлении другого пруда, который находился метрах в ста от этого и тоже в центре села. Люди старались предотвратить овражное развитие вдоль домов, потому спускали воду на другом конце платины в садах другой улицы, где и образовалась ложбина, по которой, огибая рощу, вода уже широким ручьём текла по лощине и впадала в церковный пруд, прозванный так из-за церкви, стоящей когда-то на его берегу.