Скандинав (СИ) - Валерий Александрович Гуров Страница 18

— Стоять, — вопит он. — Убью!

— Съебался в ужасе! — не удерживаюсь.

Понимая, что я не собираюсь останавливаться, а уж тем более слушать команды, Шишак тянется к кинжалу. Похоже, что толстяк скверно обращается с оружием и редко применяет его — зачем, если рядом с тобой всегда найдутся головорезы, которые всегда придут на выручку и охотно обнажат свои клинки. Вот только незадача, прямо сейчас псов рядом нет. Дрожащими руками он таки достаёт кинжал, но роняет оружие на землю. Расстояние между нами стремительно сокращается, потому толстяк не предпринимает попытки нагнуться, чтобы подобрать свой кинжал.

Я снова выкрикиваю свое предложение, уже потом понимая, что толстяк не понимает сказанного. Он так и стоит безоружный, раскрывая как рыба свой рот, что-то пытаясь вымолвить, когда я на всем ходу бью Шишак кулаком в нос.

Щелчок.

Бить голым кулаком кость в кость то еще удовольствие, руку можно повредить так, что мама не горюй. Нос толстяка превращается в сплошное кровавое месиво, а Шишак падает, как подкошенный, не сумев устоять на ногах. Верещит, как баба, хватаясь за лицо обеими руками. Теперь толстяк в позе жопой кверху и я не выдержав, отвешиваю ему подсрачник, приложившись смачно, с хлопком.

Хлобысь!

Появляется приятное удовлетворение. Вот теперь бежать! На все сто отработать имеющуюся фору. Пока псы Шишака поставят корабль, я сумею оторваться. Одна проблема — рана, даже после суток относительного покоя на трюме корабля, она все еще беспокоит меня… Однако, несмотря ни на что, я, стиснув зубы, бегу. За спиной слышатся крики и угрозы.

Глава 9

Бегу!

Нет, даже не так — улепетываю!

Несмотря на все «но» в виде ноющих и забившихся мышц, а также кровоточащей раны, я драпаю от полян, оставшихся на берегу так быстро, что едва поспеваю за собственными ногами, чувствуя себя тазманским дьяволом из Луни Тунс. Сердце колотится со скоростью тысяча ударов в минуту, пот льётся, заливая глаза — обзор ни к чертям. Но торчащие из земли коряги и всякие каменюги еще замечаю — не хватает зацепиться или споткнуться, вот умора то будет! Но нет, таких подарков своим преследователям я не дам, не просите даже.

Первый километр преодолеваю за считанные десятки секунд. Я готов биться об заклад с кем угодно, что окажись сейчас на стометровке где-нибудь на Олимпиаде, то попросту выставлю дураком самого Усейна Болта. А есть варианты? Скажи мужчине, что на кону его честь, достоинство или на худой конец репутация, и он побежит очень быстро, приложит все усилия, превзойдет себя. Но скажи ему же, что на кону его ЯЙЦА, и он сделает невозможное, превратившись в чертов реактивный самолет!

Мне кажется, что режим «реактивный самолет» позволил мне серьезно оторваться от полян на первых километрах с начала погони (а то, что погоня есть — я нисколечко не сомневаюсь). Однако тело имеет свои пределы и, несмотря на то, что у меня в новом мире неплохие физические кондиции, внутренний ресурс быстро иссяк — давало знать полученное повреждение. Рана вновь налилась тугой болью. Из сверхзвукового истребителя я сначала превратился в пассажирский Боинг, потом в локомотив, затем в старенький автомобиль… и далее по нисходящей. Где-то через десять минут я передвигался со скоростью навьюченного ишак, восходящего в гору, держась за рану ладонью и сипло дыша. С каждым последующим шагом боль усиливается, мышцы ног каменеют, застывают и одновременно становятся ватными и непослушными. Фора, изначально значительная, теперь стремительно сокращалась. Когда от первоначальных километров остались сначала три сотни метров, потом две, я обернулся на мгновение и увидел преследователей за своей спиной. Нагнали. Трое бегут, догоняют. А ускориться не могу…

Дистанция между нами стремительно сокращается и когда расстояние составляет сотню метров, я чувствую, что готов выплюнуть свои легкие и больше не могу сделать ни шагу. Похоже, все кончено. Я невольно замедляю шаг, так прохожу еще с десяток метров, а потом вовсе останавливаюсь и поворачиваюсь к преследователям. Зачем-то встаю в боевую стойку, хотя знаю, что против троицы вооруженных людей у меня нет шансов. Но если мне суждено принять смерть, лучше я приму ее в бою, чём в рабстве. Эта мысль бешено пульсирует в голове, я хватаюсь за нее, храбрюсь.

Внутри меня так и распирает — ведь до спасительной лесополосы остаются считанные десятки метров. Будь у меня чуть больше сил и вот они деревья, в которых мне бы удалось скрыться от преследователей. Однако собственное тело не предоставляет мне такой шанс, с этим мирюсь. Бежать дальше значит оставить последние силы и просто получить копье в спину. Выход — да, но злость моя сейчас рвётся наружу, перерастая в гнев, полыхая злостью и если уж умирать, то забирая с собой на тот свет одного из этих псов.

Преследователи стремительно сокращают расстояние. У всех красные, запыхавшиеся рожи после бега. Когда между нами остаются пару десятков метров, они тоже переходят на шаг и окружают меня в полукольцо. В их руках появляются те самые копья — видно ребята таки думали, что придется метать оружие в мою спину. А вот обломитесь. Пару минут спустя подбегает Шишак, которому все же крепко досталось от моего кулака и я не сдерживаю улыбку, что выбешивает толстяка.

— Добегался⁈

— Думал уйти?

Сыплются вопросы. Разумеется, я не собираюсь отвечать. Все понятно без слов. Шажок за шажком, расстояние между нами сокращается. В глазах Шишака читается звериная ярость. Одной рукой он сжимает нос, переломанный в хламину, из ноздрей все еще сочится кровь. Указательным пальцем второй руки тыкает в меня.

— Собака! Сука текущая! — пыхтит он, давясь от отдышки. — Давайте ка отрежем ему яйца прямо здесь!

Я стою в боевой стойке, только переступая с ноги на ногу, своим видом показывая, что не намерен сдаваться просто так. И уж точно не дам резать себя живым.

— Взять его! Чего встали⁈ — верещит Шишак. — Приведите его ко мне!

Кинжал, тот самый, что он уронил на берегу, теперь оказывается в его руках — видимо хватило мозгов подобрать. Как же, иначе мои яйца нечем резать будет. Меж тем, вояки идут вперёд, выставляя копья перед собой. У них есть приказ — взять меня живым. Я, прыгая в своей стойке, медленно пячусь. Ну давайте — кто первый