Ольга Шумилова - Эхо войны. Страница 18

Другими словами, двойным дном от этой истории разит так, что впору зажимать нос.

Что с этим делать и как — понятно и без слишком напряженных размышлений. Над чем действительно стоит подумать, так это над тем, мое ли это дело. То, что идет война, ставит этот вопрос ребром.

Что–то (и это отнюдь не интуиция) подсказывало мне, что ситуация на фронтах более чем шатка, и пока с кругом врагов и союзников не определятся окончательно, за излишнюю инициативу, могущую в перспективе привести к конфликту (сколь бы незначителен он был) с (предполагаемым) союзником, на Калирийские Шахты могут отправить меня.

Служба ошибок не прощает, Корпус — тем более. Парня было жалко, но не настолько.

Хотя у него еще был шанс — если из Корпуса придет соответствующий приказ. Или если Жизнь спустится с небес и вразумит меня лично.

— Как следует треснув посохом по голове, — Тайл опустился рядом со мной на кровать. — Что за мысли лезут тебе в голову?

— Я что, сказала это вслух?

— Почти. Иногда и на меня снисходят озарения, — он вытянул из–за ворота безрукавки амулет на цепочке. Помахал им в воздухе и уронил обратно. — Одолжил у помощника до конца карантина. Знаешь ли, хочется знать, что за мысли бродят в голове у нашего синюшного друга. На всякий случай.

— С этой финтифлюшкой много не наслушаешь, — я протянула руку и снова выудила кругляш. Повертела в пальцах. — Даже на простейшие блоки не рассчитан, считывает только поверхностные мысли.

— Лучше, чем ничего, — Тайл откинулся назад, опираясь спиной о стену. Приподнял светлые брови: — Ну, как Мертвяк?

— Будет думать, — я пожала плечами, прислушиваясь к частому перестуку дождя. — А вот я думаю, что я в чертовом тупике.

— Тупик — это когда выхода нет. А у тебя он есть.

— Нет, тупик — это когда нет выхода, устраивающего меня.

— Вот уж точно мысль, достойная смиренной служительницы богов, — Тайл усмехнулся и вдруг посерьезнел, провел рукой по сбитому одеялу: — Качея не хватает, верно?

— Качея. Солнца. Бутербродов в узелке… — я встала, подошла к окну. — И когда уже закончится этот дождь?… Развалины затонут.

— О да, — Тайл встал рядом, оперся на подоконник, рассматривая двор. — И тогда все вспомнят, кто из нас самый необходимый специалист.

— По дренажу, что ли?

— По подводному плаванию, балда.

— Ну, до этого не дойдет, — я принялась водить пальцем по начавшему запотевать стеклу. — Официальной директивой мне прикажут установить прямую связь с Водой, лучше всего двустороннюю, и наладить конструктивный диалог на предмет прекращения потопа над отдельно взятой крепостью… Что ты смеешься? Вас, ременов, ведь трое всего.

— Ничего, обживетесь, к скафандрам попривыкнете, — Тайл начал рисовать пальцем на стекле жуткую распластанную рыбину с выпученными глазами. — И будете нам, свободным и грациозным, завидовать.

— Таким, как это? — я ткнула пальцем в рыбу.

— Я эту штуку выловил дома в пятнадцать лет. Ну, конечно, не красавица, и помотала она меня, паршивка — она норная, вообще–то, ну я с ней в этой норе час и… Зато большая и вкусная.

— Запустить бы такую коменданту в аквариум. И смотрели бы они друг на друга своими прекрасными глазами… — с неожиданной тоской проговорила я. — Может, организуешь море замену?

— На Деррин озер таких глубоких нет.

— Зато норы глубокие… — я вздохнула, неохотно поворачивая ухо в сторону двери, за которой что–то рухнуло.

Через минуту из медпункта донесся голос Ремо:

— Тайл, тут у кровати дно провалилось, похоже…

Мы переглянулись и пошли в медпункт, оставив рыбину скалиться со стекла в обрамлении моих каракулей.

Остаток вечера я убила перед монитором, на разные лады пытаясь составить такой отчет в Корпус, который с наибольшей вероятностью вызвал бы отклик со сколько–нибудь вменяемыми указаниями. Увы, интуиция подсказывала мне, что время было убито зря.

Тем не менее, я отправила документ подкупленному оператору дальней связи, обещая с зарплаты приплатить еще — за объем.

Проза жизни, что поделать…

Утро в ситуацию ясности не внесло. Завтрак прошел в напряжении, которое никто даже не пытался скрыть. Лаппо свернулся клубком на своей кровати и, натянув одеяло на макушку, делал вид, что спит. Из–под одеяла свисал кончик нервно вздрагивающего хвоста, сводящий все его усилия на нет.

До обеда никаких изменений не последовало: я медитировала на табуретке в коридоре, карауля посетителей, Ремо чистил садки, Лаппо прятался под одеялом, Тайл изучал журнальные подшивки.

Рутта появилась у перегородки к вечеру, когда я уже начала подумывать о том, что СБ комендант боится меньше, чем эпидемии.

— Ну? — я поднялась ей на встречу.

— Ты сумасшедшая, — Рутта, задыхаясь, будто всю дорогу из приемной бежала вприпрыжку, выпалила: — Как ты могла! Я поверить не могу, что ты такое предложила коменданту!

— Сейчас меня больше всего интересует, что он с этим предложением будет делать. Так что прекрати истерику и говори.

— О боги, а как ты думаешь, если он меня прислал?! Жесткий карантин снимают завтра, вас переводят в общую палату, на обычный, до конца месяца.

— Всех?

— Всех. О боги, как ты могла!

— Как я могла что? — машинально отозвалась я. Ну что ж, Мертвяк в своем репертуаре: ни да, ни нет, и нам плохо, и вам не хорошо. Впрочем… Ну, не отъестся парень, но и хоронить не понадобится.

— Ведь потом он запросто сможет ходить по общим коридорам!

— А ты сворачивай, — серьезно посоветовала я и, коротко бросив: «Пока», ушла в медпункт — сообщать радостные новости.

Переезд действительно начался на следующий же день, хотя у меня были опасения, что Мертвяк будет затягивать исполнение принятого решения до последнего.

После завтрака пришли рабочие и Раф с установкой для дезинфекции и четырьмя защитными костюмами. Раф отвечал за благополучную доставку нас до общего карантина, рабочие — за демонтаж того, что нагородили при нашем заселении, и дезинфекцию всего остального.

К третьей утренней вахте мы уже сидели в палате амбулатории. Атка подпрыгивала на кровати и махала нам рукой через прозрачную перегородку, разгородившую палату надвое.

Ремо прилип к интеркому, с пристрастием допрашивая дочь, Тайл крутился там же, советуя племяннице не обращать на отцовскую ругань внимания. Поэтому следить за младшим медицинским персоналом, в полном составе столпившимся вокруг койки Лаппо, приходилось мне.

Медбратья возбужденно шушукались, старшая медсестра Жиена сосредоточенно строчила в электронном блокноте.

Я опасалась неадекватной реакции «пациента» на это столпотворение, но на бывших коллег Лаппо реагировал на удивление спокойно. Мне в голову закралось подозрение, что он сам хорошенько не понимает, что с ним такое, и был бы не против, чтобы ему это кто–нибудь объяснил.