Кэтрин Куртц - Сын епископа. Милость Келсона Страница 187

Сейчас его главный мучитель поигрывал одним из своих инструментов, предназначенных для пытки, — он вертел в руках окровавленные клещи, которыми уже обработал ноги Дункана, рассматривая в скудном свете фонаря, стоявшего в шатре, красные пятна на металле. Лорис увидел, что Дункан наблюдает за Горони и его игрушкой, и склонился над пленным священником с видом полного дружелюбия.

— Ты, знаешь ли, уж слишком неразумно себя ведешь, — промурлыкал он, и облачко его тонких седых волос, освещенное мерцающим светом, сделало его похожим на мрачного мстительного ангела, когда он осторожно и почти нежно отвел со лба Дункана мокрые от пота волосы, — Тебе стоит только признаться в своей ереси, и я тут же дарую тебе ту самую быструю и безболезненную смерть, которой ты так желаешь.

— Я совсем не желаю смерти, — прохрипел Дункан, отводя глаза от Лориса. — Это вовсе не то, к чему я стремлюсь, и ты отлично это знаешь. Я ни за что не рискну навлечь проклятие на свою душу тем, что начну сам искать смерти, — от каких бы страданий ни избавилось при этом мое тело.

Лорис задумчиво кивнул и повернул одно из колец на своих пальцах. Это был перстень Истелина, как с легким изумлением заметил Дункан, и тут же понял, что страстно молится о том, чтобы сила святого Камбера проявила себя через этот перстень, как это случалось в прошлом, и поразила непристойно самоуверенного Лориса — и это вовсе не запятнало бы святого Камбера!

— Ну что ж, в твоих словах есть определенная логика, хотя и вывернутая наизнанку, — снова заговорил Лорис. — Зачем спешить открывать двери в край вечного пламени ада, на который ты все равно уже обречен благодаря своей ереси? Разве любая земная боль может вообще сравниться с бесконечным мучением, на которое Господь наверняка уже обрек тебя?

— Я всегда любил Господа и всем моим сердцем, и всей своей душой, и всем своим умом, — упрямо прошептал Дункан, хватаясь за знакомые, утешающие слова, и закрывая глаза, чтобы не видеть насмехающегося над ним архиепископа. — Я всегда служил ему так хорошо, как только мог. И если ему понадобится моя жизнь, я предложу ее сам, не сомневаясь в его бесконечном милосердии.

— Не может быть никакого милосердия для Дерини! — возразил Лорис. — Если ты умрешь без раскаяния, ты уж точно будешь проклят. Только если ты признаешься в своей ереси и будешь просить об отпущении грехов, у тебя может появиться хоть какая-то надежда на прощение.

Дункан очень медленно повернул голову с боку на бок, и навалившееся на него при этом головокружение заглушило голос Лориса и боль, пульсирующую в ногах.

— Господь знает, что я раскаиваюсь во всех грехах, которые совершил против Него и против кого бы то ни было. Я признаю над собой лишь Его суд, и ничей больше.

— Ты богохульствуешь каждым своим словом, Маклайн! — возразил Лорис. — Покайся в ереси!

— Нет.

— Признай хотя бы, что ты каждым своим дыханием осквернял священный сан, возложенный на тебя в нарушение закона…

— Нет, — повторил Дункан.

— Ты отрицаешь, что ты часто служил Черную мессу, поклоняясь Властителю Тьмы?

— Я отрицаю это.

— Я сожгу тебя, Маклайн! — яростно закричал Лорис, и капли слюны, разлетевшиеся из его перекошенного рта, упали на лицо Дункана. — Я посажу тебя на тот самый кол, которого ты помог избежать еретику Моргану, и я выброшу твой пепел на навозную кучу! Но сначала ты испытаешь такую боль, что будешь выть, умоляя о смерти, и ты признаешь все, что угодно, и отринешь все, что для тебя свято, — да, ты сделаешь это лишь для того, чтобы на одно мгновение получить передышку, когда я обрушу на тебя всю мою ярость!

Это было уж слишком, — но Дункан только закусил губы и сознательно поджал изувеченные пальцы ног, чтобы коснуться ими земли, чтобы взрыв боли, пронзившей его тело, заглушил звук неистовых слов Лориса. Пожалуй, угроза сжечь его была наихудшей из возможных перспектив, но этого Дункан надеялся избежать. Если ему повезет, то, возможно, в какой-то момент Лорис впадет в окончательное безумие от ярости, а тогда он просто вонзит кинжал в сердце Дункана, и тем самым освободит его прежде, чем тело пленного окажется насаженным на кол для сожжения. Если уж ему суждено умереть, то едва ли Господь станет возражать против его надежды на быструю смерть от кинжала.

— Ты будешь корчиться в пламени! — тем временем торжествующе кричал Лорис. — А уж я позабочусь о том, чтобы огонь был медленным, чтобы твои муки тянулись как можно дольше. Да-да! Куски твоего поджарившегося мяса будут отваливаться с твоих костей, а ты все еще будешь жив! И твои глаза лопнут и вытекут на щеки!

Ужас ожидавшего Дункана будущего просачивался даже сквозь ту боль, которую Дункан сумел нарочно причинить себе, и слова безумного Лориса просачивались в его ум, будя воображение, подрывая его решимость, заставляя тело трепетать от страха, который невозможно было утихомирить.

И он искренне обрадовался, когда острый пыточный инструмент Горони впился в его правую руку, разрывая и выкручивая плоть. Дункану даже показалось, что есть некое особое значение в том, что первым начал страдать тот самый палец, на котором он до последнего времени носил кольцо, символизирующее его епископский ранг. Дункану теперь оставалось лишь надеяться, что он сохранит такую же стойкость духа, как Генри Истелин.

Глава шестнадцатая

— Так ты собираешься его казнить, или нет? — спросил Сикард Меарский, застегивая у горла латный воротник, пока его оруженосец пристегивал и прилаживал на его ногах стальные набедренники и наголенники.

Лорис, в белом плаще поверх боевых доспехов, раздраженно ударил хлыстом по своему одетому в броню бедру и посмотрел вниз, на пленника, по-прежнему лежавшего на полу, как лягушка. Дункан был в обмороке, его дыхание было затрудненным и поверхностным, окровавленные руки и ноги время от времени судорожно подергивались, натягивая цепи кандалов, на обнаженной груди краснели рубцы от ударов хлыста Лориса. Горони сидел на низком табурете возле головы пленника и наблюдал за ним, ожидая, когда начнет возвращаться сознание. Ни кровь, ни пот, ни даже пыль, поднятая во время их ночной «работы», не оставили ни пятнышка на снежной белизне плаща, накинутого на его доспехи.

— А в чем дело, Сикард? — спросил Лорис. — Тебе что, трудно такое вынести? Но этот человек — еретик!

— Ну, так сожги его, и дело с концом!

— Сначала я должен добиться от него признания.