Исповедь палача (СИ) - Меркушев Арсений Викторович Страница 2

Со слов же братьев, которые ее схватили — вина ее совершенно в другом: чуть меньше года назад она с братьями, якобы, нашла один из старых схронов. И по их же мнению — наша пленница однозначно врет. Ибо то, что детальки тут явно не сходятся — видно даже им.

Девочку можно даже пожалеть. Ведь если верить ее росказням, то ей дважды не повезло. Если бы там были консервы, сложное оборудование или что еще портящееся от времени, то, скорее всего они бы просто не смогли воспользоваться содержимым.

А если бы хотя бы у одного из ее братьев оказалось чуть больше извилин, то они бы поняли, что две разобранные винтовки и несколько сот патронов, тщательно упакованные в деревянный ящик и залитый сверху смолой — это не только большое богатство, но и очень большая опасность.

А возможно поняли, но у семей, которые учат девочек ворожить на смерть соседей по печени козленка — явно завышенные амбиции.

Сообщи братья о находке смотрящему от Ордена полубрату Йохану, то все бы обошлось. Возможно, даже что семья получила бы благословение Иерархов ордена, а одному из братьев было бы разрешено в него вступить…со временем.

Но спесивые идиоты решили иначе. Странным и заслуживающим сомнения в ее рассказе кажется почти все. И как ее братики смогли так быстро разобраться в старом оружии. И почему их сдали лишь через полгода с момента вскрытия сторона. И главное — кто их сдал? Это тоже непонятно.

Ей не верят. Она лжет, и ложь ее скреплена на живо белыми нитками. Хотя кто в таком положении говорит правду? Будем подумать.

И собственно неважно полгода или полдня копалась ее семейка в оружии древних. Для того, что бы разобраться как оно работает и убить шестерых наших братьев — этого оказалось достаточно.

Того, что они натворили с лихвой хватало бы, что бы тут и сейчас с железом и кровью вырвать из нее истину. Правду — кто, откуда и по чьему наущению.

И от отца Домиция ждут, что он в очередной раз покажет, как умеет искать и находить истину, вскрывая нагноения лжи и недомолвок.

Одна беда — отец Домиция тоже бывает милосердным. И категорически не желает губить еще одну человеческую жизнь там, где в том нет нужды. А для этого нужна сущая мелочь — девочка должна рассказать все, сама, и без серьезного принуждения.

Привычным движением протягиваю вперед руки, и после краткой Молитвы «Отче наш, спасибо за руки тобою мне даденные, и за труд их благословивший», начинаю скучным тоном задавать ритуальные вопросы: — Веруешь ли ты в Господа нашего и блага им ниспосылаемые?

— Веришь ли ты в силу творца, и могущество, даренное тебе Господом нашим?

— Можешь ли ты сотворить сама то, что лежит на моем столе?

— Знаешь ли, того, кто дал тебе это или подобное этому?

А на столе, в разобранном виде лежит оружие древних — трехлинейка «Мосинка» и россыпь патронов.

Обычный ответ — Да, Да, Нет, Нет.

Зря это она. Одно маленькое «Да» на последний вопрос сохранило бы для отца Домиция пару лишних дней, да и ночей, жизни…

А в углу скрипит перо. И один из служек настоятеля, пришедший вместе с Савусом и Саввой, без особого усердия записывает ответы той, что сейчас обнажена и привязана к столу.

Тяжело вздыхаю — впереди долгая и тяжелая ночь.

„Человек — есть творец! И в этом он равен Богу! Ни ангел, ни демон не могут творить, и создавать новое. Они лишь могут брать то, что уже создано до них. И в этом их ущербность. Лишь Бог и человек способны творить, ибо в человеке живет часть Творца.

Но ущербен и проклят тот, кто пользуется не созданным своими руками, не руками ближнего своего, а вещами древними, кои, ни он, ни кто-либо другой, сами создать сами не могут.

Помните! Господа нашего Иисуса Христа не повесили, не отрубили голову, не посадили на кол, не утопили! Враг рода человеческого имя, которому Диавол через слуг своих предал его смерти иным способом.

Как?! Правильно! Он распял его! Он прибил его руки к кресту. Его руки! Руки творца! Руки плотника и лекаря!

Вспомните, что когда наступил день Великой Кары, когда греховные вещи начали источать гнусь и смрад, и отказались слушаться людей — как разделил Всеблагой свою паству?

Правильно! На праведников что отринули немногие уцелевшие проклятые вещи и ныне живут плодами рук своих, как заповедовал Господь. И на грешников, что и сейчас продолжают цепляться за остатки дьявольского искушения — за машины, которые они сами создать не могут, но происками дьявола все еще работают…”

Из послания пророка Яна к людям Восточных равнин, Книга Пророков, Часть 1-я.

Настоящее. «Первый допрос. Продолжение» 4 марта 55 года Эры Пришествия

Наверное, уже скоро утро. Нет, дневной свет сюда не пробивается, но свечи, — но свечи говорят о том, сколько прошло времени.

О стеарине и парафине знают теперь лишь немногие, пчелиной же воск очень дорог, а потому простым труженикам Ордена полагаются свечи из говяжьего жира. Я хоть и необычный, как в прямом, так и в переносном смысле, но быть белой вороной без нужды на то — не следует. Скромность — есть высший венец брата Ордена.

Савус и Савва давно ушли — у них еще работа, менее интеллектуальная, но более тяжелая. Ангела, хоть и крепкая девочка, а все же впала в забытье. Ну а у меня бессонница. Не могу ни спать, и есть.

Пытка водой и смехом — это все, что она сегодня ночью перенесла. Впрочем, и это немало. Но наша гостья не только молода и красива, но и вынослива, а брат Савус далеко не такой лютый зверь, каким пытается казаться.

Снова смотрю в темноту — Инночка, ее двоюродный брат и Володя, — они снова тут, и смотрят на меня. Что ж, снова про себя повторяю: Я не хотел Вас убивать, но к этому меня вынудили или вы, или обстоятельства, и вы это знаете. Они молчат — они знают.

За последний час я несколько раз подходил к девочке и гладил ее по голове своей сухой и потрескавшейся рукой, мысленно продолжая свои движения вдоль ее спины и ниже. Жаль, что только мысленно, — из образа мне сейчас выходить никак нельзя.

А девочка чертовски хороша, и мне ее искренне жаль. Но кроме ее вкусной попки и дивных бедер, есть еще и шесть свежих холмиков у стены. А, судя по состоянию раненных, будет семь или восемь. Это, не считая умирающего брата Томаша, которого мне еще исповедовать. Да, отцу Домицию хочется быть милосердным. Хочется. А нельзя. Пока нельзя.

Но это тело! Нежно белая кожа, правильные формы талии, бедер, медно-рыжие волосы при отсутствии даже намека веснушки. И зеленые глаза, полные слез. Она прекрасна!

Ангела давно уже пришла в себя и неумело проторяется, — у меня достаточно опыта, что бы распознать ее маленькое притворство.

Но пусть пока полежит. Тут по крайне мере тепло и не так воняет, как в каземате для пленных.

И пусть заодно уж заплатит за свой маленький обман, — от нее не убудет, если я своей немолодой и морщинистой рукой поглажу ей волосы и полюбуюсь на спинку и то, что пониже спины.

В коридоре снова звенят колокольчики, и Ангела чуть вздрагивает. Я ее понимаю. Тут, в глубине цитадели есть только два вида домашних животных — кошки и две наши козочки Зита и Гита, — мои питомицы. Это я их так назвал. И если кошек любят все, то вот от бубенчиков на шеях козочек — порою вздрагивают в предчувствии пытки.

Зита — это инструмент Савуса, и Ангела в этом вчера убедилась. Лет сто назад это называлось бы глубоким пиллингом, а сейчас — это просто пытка.

Когда девочку раздели и перевернули на спину, она еще ничего не понимала и пыталась руками прикрыть свою уже немаленькую грудь и персик. А потом ей стало уже не до приличий.

Зита — очень добрая козочка, и она никогда не укусит. А еще она очень голодная (это ее вечное состояние) и солененькую болтушку, которую, с перерывами, Савус несколько часов смазывал пятки Ангелы — Зита слизывала с громадным удовольствием.

Савва держал ей руки — лучше держать, чем связывать, иначе девочка могла бы их повредить, а я методично задавал вопросы — сорок простых вопросов, иногда покрикивая на Савву, а, иногда прося Савуса повременить.