Ночные Хранители (СИ) - Аберто Ева Страница 2

Вдруг — голос. Кажется, мужской бас, слишком далеко, чтобы разобрать слова. И женский. Голоса медленно приближались и я, все еще перебирая в голове знаки с зеркальных рам, пошла им навстречу по длинной зале, смутно видя ее конец в стороне, откуда доносился звук. Заметив у той стены балкон и две мраморные лестницы, спускающиеся в разные стороны, я ускорила шаг — похоже, говорящие спускались оттуда. Тщетно высматривая тех, кому принадлежали голоса, я остановилась у подножия.

Очевидно, говорящие о чем-то спорили, постоянно восклицая, но от того, что я не могла их увидеть, казалось, будто спорят привидения. Вскоре голоса раздались ближе и стало понятно, что их обладатели идут с разных сторон от меня, приближаясь к подножию. Я положила руку на перила, надеясь почувствовать того, кто держится за них, но голоса прошли мимо, не выдав себя даже дуновением, хотя я отчетливо слышала шуршание шелкового платья. Звук замер в паре метров от лестницы. Пара пришла к решению и подол зашуршал вбок, к одному из огромных окон. Скрипнул дверной косяк и мужской бас, что-то забормотав, поспешил туда же, топая жесткими подошвами. На минуту воцарилась тишина.

От стены, противоположной той, в которую «вышли» голоса, послышался щелчок дверной ручки и детский визг. Многоголосая компания ребят пронеслась насквозь, вылетев в соседнюю дверь. Вот теперь мне стало по-настоящему не хорошо. С другого конца залы кто-то крикнул и сбоку раздалась тихая мелодия оркестра. Мимо прошуршала юбка и проехался столик на колесиках. Я ничего не видела и не чувствовала, только вихрь звуков раздавался со всех сторон. Устав оборачиваться на каждую новую ноту, я тихонько добрела до расколовшейся комнаты в центре и присела около рамы, которую изучала четверть часа назад. Слова потихоньку складывались, но фразы постоянно обрывались, не доводя мысль до конца, словно большая толпа народу что-то выкрикивала, перебивая друг друга. Обхватив колени руками, я опустила голову, надеясь, что звуки умолкнут и мне удастся выбраться. Словно по команде в зале действительно воцарилась тишина, но не из-за меня.

По лестнице спускалась женщина, ступая по той же стороне, что и предыдущая, только напротив не было мужчины и сама она была на вид старше, чем обладательница звонкого голоса. По плечам струились волосы цвета потемневшей от времени платины. Острые и колючие черты лица, вздернутый подбородок, тонкие запястья в кружевных перчатках. Я вдруг поняла, что шелковое платье с трехметровым шлейфом должно хоть чуть-чуть шуршать об мраморные ступени. Она перестукивала пальцами по каменным перилам, но не раздавалось ни звука. Обернувшись, я увидела, что к ней навстречу чуть ли не вприпрыжку бежит девочка в белом платье почти до пола, с острыми локтями и коленками, торчащими сквозь ткань. Короткие кудри. Девочка из коридора, проводившая меня до зеркальной комнаты, радостно бежала навстречу строгой женщине в черном кружевном платье.

Вдруг ото всюду стали появляться люди во фраках и бальных платьях и мать с дочерью затерялись в толпе. Я инстинктивно отступила назад, хотя никто из присутствующих меня не замечал, а если и натыкался — проходил сквозь, оставляя мерзкий холодок и дрожь по всему телу. Кое-как забравшись внутрь моей комнатки, я опустилась на колени и решила переждать неожиданный наплыв призрачных гостей. Снаружи стояла жуткая тишина, хотя в дыру от вылетевшей панели я видела толпу людей, беззвучно раскрывавших рты в светских беседах. Через пять минут зала стремительно опустела. Я выбралась на свет и оглянулась. В углу, под лестницей, около девочки на корточки присела женщина в черном, о чем-то яростно жестикулируя. Потом они бесшумно поднялись наверх и скрылись за резной дубовой дверью. Так, как никто больше не появлялся здесь, я последовала за ними, надеясь кого-нибудь встретить. Хоть бы выбраться отсюда.

На маленьком балконе с единственной дверью, ведущей из залы, я остановилась, переводя дух. Лестница оказалась куда круче, а количество ступенек — куда больше, чем казалось. Но едва нормально задышав, я надавила на ручку двери, мечтая найти ту воронку и поскорее очутится у разбросанных листков бумаги на газоне.

В комнате с зашторенными окнами пылал камин, раскочегарив помещение до предела. В темноте по всем предметам плясали яркие отблески огня. Посередине лежал тяжелый старинный ковер со странными красно-синими узорами. На стене справа висел гобелен, изображающий родовое древо, а возле него громоздился резной деревянный шкаф и кресло-качалка. В комнате почти не было мебели, но все равно находится в ней было тесно. На каминной полке как-то странно, как будто в спешке, расставили каменные фигурки ангелов и пару сфинксов. Так, как дышать было практически нечем, а поблизости не было ничего, чем можно было бы затушить камин, я повернулась к окнам в пол, закрытым душными шторами. Да и света не мешало бы сюда добавить, может, я упускаю выход из этого странного места. Я отодвинула шторы и резко распахнула окно.

Оказалось, комната и зала находились в высокой башне, стоящей в океане, настолько высокой, что у меня закружилась голова и я чуть не упала вниз с этих сотен метров. Порыв ветра толкнул меня в комнату и оглушительно хлопнул семейным гобеленом. Я с опаской выглянула на улицу, чтобы удостоверится — да, башня, наружную стену которой я могла бы нащупать рукой справа и слева от оконной рамы, имела форму круга и была в ширину не больше этой комнаты. Но я помнила, что внизу, у подножия лестницы, осталась зала, в длину больше этой комнаты раз в десять.

За мною хлопнула дубовая дверь.

На пороге стояла женщина, сменившая чёрное кружево на синий атласный костюм. Кудри до плеч, голубые вены под тонкой кожей. Женщина хищно улыбнулась и подошла к камину, схватив цепкими пальцами каменную горгулью. Я отступила в тень штор и решила для начала ее выслушать. Может, все не так ужасно, как выглядит.

Против света камина она напоминала плоскую чёрную тень. Фигура задумчиво повертела безделушку в руках, вернула на каминную полку и обратилась ко мне:

— Ты напугана. Удивлена — на мой немой вопрос фигура усмехнулась и добавила — дрожишь вся, девочка

Я вышла ближе к огню, вернув лицу нормальное выражение:

— Кто ты?

— Джеральдина. Но люди предпочитают обращаться ко мне, как к безымянной. Долгая история — я чуть не отступила к спасительной тьме, пожалев, что не прихватила телефон; помощь бы не помешала.

— Ты напугана — повторила Джеральдина — я могу помочь — обычно вот так начинаются все безумности. Я промолчала.

— Ты из Колдуний Ночи — из-за матери вышла девочка в белом платье. Я удивленно покосилась на нее. Из того, что дверь осталась нетронутой, я сделала вывод, что люди здесь перемещаются в пространстве

— Страшное проклятие — закончила мать — тебе не позавидуешь — она усмехнулась, обнажив белые резцы — я помогу — на четверть минуты вокруг все затянул чёрный туман, а затем мы вернулись в залу. Не понимаю, почему мне не дали спустится по лестнице, хотя, по доброй воле я бы не пошла. Напомнив себе, что давно пора обратно, я притворилась заинтересованной. Может, безымянная Джеральдина, или как ее, поможет. О словах ее дочери о неких Колдуньях Ночи я старалась не думать.

К нашему появлению зала опустела и теперь взгляд скользил по вырезанным на оконных рамах словам, обрывающимся фразам, названиям. Мой интерес не укрылся от фигуры в черном платье, следовавшей за мной, как тень:

— Это язык Ночи, руны — я инстинктивно обернулась и, шаря глазами в поисках девочки в белом, заметила, что Джеральдина склонила голову набок, словно задумавшийся ребенок — в чем же твой дар? — донеслось до меня. Я вопросительно посмотрела на женщину, но, не дождавшись ответа, вернулась к символам на стенах. Знаки не были похожи на руны, какие я видела зимой в музее. Тогда как я их понимаю? Кажется, задумавшись, я произнесла вопрос вслух, потому, что рядом раздался голос:

— Все Колдуньи понимают язык рун. У вас это в крови — девочка приближалась от подножия. Видимо, ее мать переместила только нас двоих. Пускай я и уверилась в том, что фразы, вырезанные в дереве, не имеют смысла, то, что я прочитала над головой Джеральдины заставило меня вздрогнуть: «безымянные всегда рядом. Питаясь печалью, они заставляют других приносить себя в жертву, уподобляя нас себе. Жизнь безымянных не имеет печали; в ней нет черного, а потому она не существует. Это лишь сладкая иллюзия, их наживка для нас». Фраза обрывалась, а дальше я прочла только всякую бессмыслицу без начала и продолжения. Похоже, Джеральдина заметила мой испуганный взгляд. Тряхнула головой, прогоняя какие-то мысли и уставилась на меня: