Чёрные лебеди (СИ) - Ларсен Вадим Страница 2

— Что прикажешь, каждому личного палача приставить? Кх-эх… — крякнул, недовольно хмурясь, — палачей не напасёшься. Вешали скоро, даже помолиться не давали. Раз-два, и висит. Висельная петля делается быстро. Берёшь, значится, верёвку — её расходовали изрядно — а дальше главное выбрать место. Благо вдоль дорог столбов да деревьев хватало по горло. То есть… для каждого горла.

Он рассмеялся неприятным болезненным смешком, похожим на треск хвороста в печи. Всегда немногословный, сегодня северянин был явно в ударе.

— А как же дознавались, что мятежник? — не унимался молодой, опасливо вертя головой. Обход подходил к концу, пора возвращаться в лагерь.

— Мятежник он и есть таков, — не понял вопроса рассказчик. Похоже, он полностью окунулся в воспоминания: — Значится, висельную петлю смастерил, дерево приметил и крепи, да побыстрее, пока капрал выбирает. Как указал пальцем на бедолагу, как вытолкали того сапогами, ты давай не мешкай, тащи несчастного на телегу. Петлю на шею, а кобылу плетью… и все дела.

Он потёр ладонь о ладонь, словно вспоминая, какова на ощупь висельная верёвка.

— И сколько так?

— Да уж не припомню. Счету-то не обучен. Помню только, как шея хрустит. У тощих быстро, словно цыплячья. Но уж ежели жирный мятежник попадется, ох и мучается бедолага. Тяжесть-то большая, а шея толстая. Вот и трясется, что рыба на крючке. Бывало, втроём за ноги тянули. Помогали, значит, окочуриться. Тянешь такого, а он возьми, да обделайся. И прям тебе на голову. Таких часто пикой тыкали, чтоб быстрее издох, зараза. Но ежели позвонки хрустнули, стало быть, дело сделано. Частенько после такого у покойника вставал.

— Да ладно? — молодой недоверчиво покосился на напарника.

— Что ж, я вру, по-твоему? Так и оставались висеть с торчащими членами. Местные селянки часто снимали таких по ночам, чтоб значится дальше использовать, пока вонять не начнёт.

Северянин хохотнул мерзким трескучим смешком.

— Погоди-ка, — молодой поднял руку, призывая к тишине.

За высокой осокой послышался странный, заглушаемый жабьими трелями, несвойственный этим местам звук.

— Что это? — вырвалось у северянина.

На мгновение птицы затихли, лягушечьи переливы прекратились, и дозорные ясно расслышали тихий детский плач. Мягко ступая по утренней росе, пошли на звук.

На берегу, окутанный тиной лежал младенец.

— Вот так дела, — солдат огляделся, — С виду месяц отроду. Неужто волной прибило?

Ребенок перестал плакать, и ясными светло-серыми глазами посмотрел на военных.

— Отнесём в лагерь, — принял решение старший, — не оставлять же. Покажем капитану, пусть решает.

Молодой опустился на колени, и младенец, будто здороваясь, протянул к нему крохотную ручонку. Солдат поднял ребенка, аккуратно обернул плащом. Старший подошёл ближе:

— Надо же…

Оба удивлённо смотрели на найдёныша, не замечая под ногами ни высохшего хвостового плавника, ни тускло поблёскивающей рыбьей чешуи, точно совсем недавно здесь чистили свежевыловленную рыбу.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Тот, кто находит удовольствие в уединении, либо дикий зверь, либо Бог.

Глава 1.1

Песнь над озером

— Бесполезно, — из кустов послышался голос Долговязого, — здесь нет даже муравьев.

Угарт медленно приходил в себя. Аккуратно размотал грязную повязку. Рука перестала кровоточить. Глянув на два окровавленных обрубка, торчащие там, где раньше были мизинец и безымянный, покачал головой. Жаль, пальцы бы ему пригодились. Но если подумать — отделаться их потерей в той кровавой резне было сущим везением. Главное — голова на месте, что весьма удивительно, поскольку голову свою Уги особо не жалел. Упиваясь дракой, как когда-то в деревенских кулачных боях, в битве он забывал обо всем. Рубил направо и налево, бесшабашно и яростно. Может, потому жив до сих пор. Почти два года войны — срок немалый. Многих, что стояли рядом в строю, давно уж нет. Оттого крайние фаланги двух пальцев левой руки — небольшая утрата. Кулак-кувалда сжимается и ладно. К тому же свой длинный двуручный фламберг мечник привык держать одной правой.

Сержанту повезло меньше. Наконечник стрелы в плече и кровавая ссадина на голове от падения с лошади — недобрые знаки. Уги с надеждой прислушивался к слабому дыханию командира. С тех пор как они укрылись в роще, тот лежал, прикрыв глаза, сжимая рану широкой ладонью, и лишь едва уловимое шевеление обвислых усов, давало понять — Дрюдор пока не собирается к праотцам.

Собственное ранение донимало мечника меньше всего, да и плечо сержанта, признаться, тоже. Но бросить раненого он не мог. И не потому, что был его подчинённым. Причина куда банальней. Взглянув на свои босые ноги, парень грязно выругался.

Когда, лёжа в палатке, он мирно испускал последние хмельные пары, с утренней зарёй в его сон ворвался оглушительный топот копыт. Как назло для нападения на лагерь кочевники выбрали время самых захватывающих сновидений. Под ржание вражеских лошадей и улюлюканье всадников сладострастная кареглазая дева из сна растворилась, словно туман над водой. Уги вскочил так резво и стремительно, будто не пил вчера ни капли эля. Позабыв про сапоги, схватил фламберг, выскочил из палатки и с головы до пят был обрызган горячей кровью кочевника. Сержант Дрюдор опустив секиру, гневно прорычал:

— Доброе утро. Долго же ты спишь.

— Доброе? — удивился парень.

Так началось это утро.

«Да уж, — скривился Уги, скребя грязные пятки и косясь на отличные новенькие сержантские ботфорты, — дурак… надо было стянуть их сразу».

Босиком далеко не уйдешь, потому сержанта бросать нельзя. Одно из двух, либо командир выкарабкается, либо сапоги достанутся Уги.

— Бесполезно, — Долговязый, продираясь сквозь колючие заросли, потирал оцарапанную руку.

Он уже несколько раз уходил в чащу и возвращался ни с чем.

— Сейчас бы зайчатинки. А?

— Куда в тебя столько вмещается? — хмыкнул мечник.

Двухметровый Долговязый был настолько худ, что спрячься он за ту березу, виден был бы только нос. Впалые грудь, живот и щёки не подходили образу армейского кашевара, и всё же Долговязый был именно им. Отлично стряпал и, несмотря на худобу, любил поесть. А ел он всё, всегда и везде, оставаясь тощим, как щепа. Сейчас Уги впервые видел кашевара не жующим. Лицо на удивление неподвижно, челюсть не ходит туда-сюда, и слова не коверкаются от непрерывного пережёвывания.

Он догнал их у рощи. Превозмогая боль в руке, Уги совсем уж выбился из сил, таща Дрюдора, и кашевар пришёлся кстати. Так, вдвоём подхватив раненого под руки, они затемно добрались до озера.

На тощей ладони Долговязого чернели несколько крупных ягод. С устремленным в небо взором, мысленно умоляя богов, чтобы ягоды не оказались ядовитыми, быстрым движением отправил в рот. Челюсть, как прежде, заходила ходуном.

Сержант открыл глаза.

— Что это было? — взревел и тут же схватился за раненое плечо: — М-м-м.

— Кочевники.

— Знамо, что не ангелы с небес. Нас что, разбили немытые?

— Да. — Уги уныло посмотрел на свои босые ноги. Не видать ему ботфорт.

Дрюдор приподнялся на локтях.

— Сейчас блевану… Эй, кашевар, есть чего выпить?

Досадно махнув рукой, Долговязый побрёл к озеру.

— Кто ещё жив? — сыпал вопросами командир.

— Нас трое, больше никого. Покрошили как капусту.

— Ах, твою ж мамашу на пику… — сдавил рану рукой.

Уги достал стилет:

— Надо вытащить и перевязать.

Закончив с раной, спустился к озеру. Кровавое солнце катилось за верхушки угрюмых дубов, окрашивая широкие резные листья бордовым пламенем. Заросшее водорослями и илом тихое озеро скорее походило на болото. Найдя не топкое место, мечник зашёл по колено в воду, узловатой ладонью зачерпнул тёплую зелёную влагу, и жадно приложился сухими потрескавшимися губами. От раздавшегося рядом всплеска, замер и медленно оглянулся. На берегу кашевар, очистив от болотной слизи корни буро-зелёного лианообразного растения, жевал их с аппетитным хрустом.