Константин Калбанов - Вепрь. Феникс Страница 2

— Чего добрый молодец, голову повесил.

— Скажешь тоже, добрый.

— Добрый, добрый, чай думали когда имечко-то давали. А то что до крови сейчас охочий, дак исцеление твое близко. Скоро совсем появится человек, что жизнь твою перевернет и заставит по иному на нее взглянуть.

— Бабка Любава, ты бросай предрекать-то, — горько ухмыльнулся Добролюб, — лекарка, да травница ты знатная, на всем свете такую не сыщешь, а вот в будущее ты лучше не зри. Не твое это. Что до доброты, так то тебе неведомы мысли мои, а они ой как не добры.

— Дак на ворога идти, откуда тут добру-то быть.

— Бабушка, а есть у тебя травка…

— У меня всякой травки в избытке, и та что отправить в мир иной может, тоже имеется, потому как если с умом, то и она на пользу. Но то не про твою честь, — ничуть не смущаясь нахмуренными бровями собеседника выговорила бабка.

Было дело. Однажды прокравшись в палатки маркитантов, Виктор потравил бочки с пивом. Тогда как раз намечался штурм Обережной, крепости в которой он сейчас служил командиром разведчиков, а тогда… Тогда он был простым трактирщиком, израненным и озлобленным, жаждавшим забрать как можно больше жизней в отместку за свершенное их соплеменниками. От штурма гульдам пришлось отказаться, так как к утру выяснилось, что больше полка оказались отравленными и выжить из них никто не сумел.

— Бабушка, ты бы сначала выслушала, а потом в крик бросалась.

— Ну, говори, — насупилась старуха.

— Нужно колодец потравить в Тихом.

— А я что говорила, — тут же подбоченилась она, устремляя на собеседника победный взгляд и являя собой обличие неподатливости.

— То, что за смертоубийством к тебе лучше не соваться, я ведаю, потому и прошу тебя не о том, чтобы потравить гульдов насмерть, а так, чтобы они животами маялись дня два.

— А пока они маются из них вояки, никакие. Ох и баламут.

— Как начнут животами маяться, так их командир пусть и принимает решение. Отходить, стало быть все целы останутся, пойдут дальше, понадеявшись на число свое большое, то их беда, потому как хворый воин и не воин вовсе. Тогда воевода их легко согнет. Но вины твоей в том не будет, грех на их начальнике повиснет, ибо выбор у него будет.

— Хитро. А ить не по чести воинской.

— Ой бабушка и ты туда же, — припомнив разговор, что вот только что случился в доме воеводы отмахнулся Виктор.

— Ладно, чего уж. Правда извести чуть не половину всех запасов трав придется, намешаю такую бурду, что пронесет основательно. В Тихом два колодца, стало быть, два бурдюка готовить надо. Через пару дней и опасности никакой не останется, — явно успокаивая саму себя подытожила она. — До полуночи то время дашь?

— Можно подумать, у меня выбор есть.

— Здравствуйте, бабушка Любава.

— Чего тебе Мила? — Окидывая недобрым взглядом женщину с сильно округлившимся животом, поинтересовалась старуха.

— Так на сносях я. Вот думаю как бы не того.

— Иди Мила, не до тебя сейчас. Если ничего не приключится, то два дня у тебя еще есть.

Недоброе отношение к женщине, да еще и к той, которой вот-вот рожать могло показаться как минимум странным, но ничего странного в поведении лекарки не было. Она-то чай тоже баба, а как нормальная порядочная женщина может относиться к гулящей. Срок придет, бабушка и поможет, но только отношение ее к этой женщине не изменится. Опять же, гулящая, гулящей рознь. Есть такая, что плоть свою тешит, но за дите любого удавит. А есть вот такие, которые до последней возможности о своей усладе думают, пока срок не приходит, а тогда мертвым младенцем и разрешаются. Гнать бы такую из села, да и без нее никак. Мужикам-то нет-нет пар спустить потребно и женки их о том знают, а виду не подают, будто ослепли и оглохли, а ведь село, там все на виду, да и в городах народу не больно-то и много, среди четверых, обязательно два знакомца найдутся.

Дверь в просторную избу распахнулась и на крыльцо вышел парнишка лет шестнадцати. Ладный должен был получиться мужик, да вот только несчастье приключилось с ним пару лет тому, привалило в бурю деревом, бабка Любава выходила, но паренька перекосило, так что ни за соху встать, ни другим мужским занятием заняться. Не желая быть нахлебником до конца дней своих в родительском доме, паренек прибился к ватаге Добролюба. Ватажники поначалу ворчали по поводу прихоти атамана, с воеводой и вовсе отдельно беседовать пришлось, но начальство убедил, а десяток сам угомонился, когда вдруг выяснилось, что они и обстираны и снедь готова и в жилье прибрано. Нашел себя парень, хоть и тяжко ему.

— Тихоня, парням скажи, чтобы спать ложились, а потом бабушке Любаве помоги.

— Знать доброе дело будет, господин десятник? — вот только он его десятником и величает из всей ватаги.

— Доброе, я на другие и не способен, — хохотнув и вновь одарив свет своей неподражаемой улыбкой или оскалом, произнес Добролюб, известный окрест под именем Вепрь.

***

— Смеяна? Отец небесный, ты как здесь?.. — Боян стоял ловя ртом воздух, словно только что пропустил в душу сильнейший удар.

Было с чего. Смеяна, дочь воеводы и его законная супруга, разрешилась от бремени раньше срока, почитай на два месяца, но слава Богу, мальчик родился крепеньким и здоровым. Сейчас она должна была находиться в Звонграде, а вернее на пути в столицу. Был такой обычай, что первенца молодая рожала в отцовском доме, коли до того не было уж больно далеко. Там под материнским доглядом она проводила и первые пару месяцев, оттуда и крестили ребенка. Если такой возможности не было, то матушка приезжала и жила все это время рядом с дочкой. Разумный обычай. Кто как не родная мать и подскажет, и подскажет, и поддержит, и уму разуму научит, свекрови-то они разные бывают. Опять же, даже если в новой семье молодую на руках носят, ей бедняжке все одно не сладко, ить из отчего дома уходит в иную семью, со своим укладом, все для нее там непривычно и в новинку.

Вяткины проживали в Брячиславле, но рассудив, что отец будущего ребенка несет службу неподалеку от Звонграда, порешили отправить молодку рожать в отчий дом. Там и Боян сможет их навещать и молодой матери поддержка. Вот только когда стало ясно, что гульды готовы выступить в поход, молодой глава семейства отписал жене, чтобы она немедля выезжала к его родителям. Но у нее видимо помутился рассудок, коли вместо столицы она направилась прямиком в пограничную крепость и это когда война уже началась.

— Боянушка, любый мой, потом, все потом. Сама тебе вожжи принесу и спину под наказание подставлю, только сейчас погоди ругаться, — прижимая к себе младенца, скороговоркой проговорила молодая мать.