Елизавета Батмаз - Приговоренная к смерти. Выжить любой ценой Страница 2

— Она пошевелилась, — говорит мама. — Доктор, что это значит?

— Думаю, она начинает постепенно отходить от наркоза. Это хорошо, — говорит баритон, принадлежащий врачу.

— Что же мы ей скажем? Голос мамы звучит совсем тихо.

— Правду, конечно же, это тяжело, но, сами понимаете, мы не сможем ничего от нее утаить, — отвечает врач.

— Да, Маргарита Васильевна, нам придется сказать, что ребенок погиб при родах. Скрывать не имеет смысла, да это и невозможно. Но…я сам не знаю, как смириться с этим, я виноват, так виноват, зачем только я оставил ее одну? — сокрушается мужской голос.

— Глеб, — нерешительно говорит мама, — быть может, не стоит ей говорить, что она сама…ну… то, что она сама спровоцировала эти роды?

— А что мы ей скажем? — говорит Глеб.

— Что угодно, но только не это, она так мечтала о малыше, готовилась, моя бедная девочка, не понимаю, что на нее нашло.

— Я сам не знаю, кто мог подумать, что эти ее приступы агрессии станут проявляться все чаще во время беременности.

— Я думаю, что лучше не травмировать ее сознание, — вторит маме врач. — Достаточно того, что она узнает, что потеряла ребенка. Нам нужно еще выяснить причину неврозов, но мне тоже искренне жаль, Глеб что это произошло в твоей семье. Глядя на нее, не подумаешь, что эта тихая девушка на такое способна. Тем более порезать собственного мужа.

Я слышу громкий вздох мамы.

— Да нет, что вы, я ни в чем ее не виню. Я очень люблю Анну и никогда ее не брошу, слышите, никогда, — убитым голосом говорит Глеб.

— Ты не думал, что стоит показать ее психиатру, понятно, что у нас в городе его нет, но отвезти в Минск — у тебя же там много друзей, — аккуратно предлагает врач.

— Нет, — сухо отвечает Глеб, — я не стану этого делать. Если я рассажу им, что она наносит себе увечья, как кричала, что ненавидит ребенка, и сбросилась с лестницы, только чтобы его не рожать, они тут же поставят ей диагноз и отправят на принудительное лечение.

— Но она пырнула тебя ножом, — не унимается врач.

— Пырнула, — кажется, что Глеб негодует, — это всего лишь царапина. Послушай, Константин, я ее люблю, буду сам о ней заботиться, тем более, неужели ты хочешь причинить боль всей ее семье, а особенно маме? Нет, я обрел семью в лице этих людей, никогда их не предам. Не проси меня отвезти ее к психиатрам.

— Что же…

— Я прошу, забудь эту историю, я сам во всем разберусь, — тяжело вздыхает Глеб.

Слышу, как мама начинает громко плакать.

— Маргарита Васильевна, мы справимся, — пытается успокоить ее Глеб.

— Моя дочь не сумасшедшая, — громко и четко отвечает мама.

Ах, мамочка, любимая, если бы ты знала, насколько я не сумасшедшая. Но если бы я рискнула рассказать правду… даже боюсь представить, чтобы случилось. Он пригрозил мне, что если я начну жаловаться кому-нибудь, то он без промедления убьет этого человека. Я верю, что он может это сделать. Я не хочу, чтобы по моей вине пострадал еще один человек. На моих руках и так кровь, кровь моего нерожденного ребенка.

Глеб возненавидел нашего ребенка в тот самый момент, когда узнал о его существовании. Он тут же сказал, что он только мой, потому что я, скорее всего, его нагуляла. Он часто кричал, что это не его ребенок — ведь у него просто не может быть детей.

Сначала я думала, что он просто по ошибке думает, что бесплоден, хотела предложить сделать тесты, убеждала, что он был моим первым и единственным мужчиной, но мой муж перестал меня слышать.

Через какое-то время он пришел к выводу, что назовет ребенка своим только после того, как сделает анализ ДНК. Мне было ужасно обидно, но я молчала, согласившись и с этим. Не могу сказать, что первые месяцы беременности были очень спокойные, каждый день я видела недовольное лицо мужа, который с какой-то брезгливостью стал относиться к моему положению.

Я пыталась рассказывать ему об изменениях в организме, потому что в моем представлении все отцы с радостью ждут появления на свет первенца. Он не слушал, уходил из комнаты, из дому, долго где-то бродил, возвращался очень возбужденным и злым.

У меня стал расти живот, а Глеб изменился окончательно, он не давал мне общаться с родителями, утверждая, что это я избегаю встреч. Мама обижалась, но постепенно смирилась — вероятно, решила, что это причуды беременной дочери.

Он и до этого поднимал на меня руку, но я старалась даже не вспоминать об этих случаях. Как-то с утра я пошла готовить ему завтрак, но меня стало тошнить от запаха еды. Трудно описать всю степень негодования мужа, он орал, метался по комнате, а потом подбежал и со всей силы пнул меня в живот. Я совершенно не ожидала подобной реакции, поэтому, не удержав равновесия, упала на пол.

Но это был не единичный случай. Мужу очень понравилось щипать и пинать меня. На одном из осмотров врач спросила, откуда у меня столько синяков на руках. Муж не моргнув глазом рассказал о том, каким неожиданным событием стала для меня беременность, что я не могу принять того, что в моем организме происходят изменения, и несознательно пытаюсь отторгнуть новое.

Мне казалось, что врач не поверит, она же женщина, как может статься, что мать захочет избавиться от собственного ребенка? Но она поверила, как поверили все те, кому она пересказала эту чудовищную, на ее взгляд, историю.

Через пару дней Глеб пошутил, что врач хоть и женщина, но очень помогла ему, распустив слухи о чокнутой молодой жене бедного доктора, которая от скуки начинает чудить. Он сказал, что ему теперь даже не придется скрываться, и, верно, мои синяки, царапины и ссадины стали предметом открытых дискуссий, муж с гордостью показывал их всем желающим и, притворно вздыхая, рассказывал, что я сама изо дня в день пытаюсь нанести себе увечья, а он не успевает за мной следить.

Слухи быстро дошли до моих родителей. Моя бедная интеллигентная мама позвонила к нам в дом и сообщила о предстоящем визите. Конечно, Глеб успел подготовиться. Он в подробностях описал мне все, что сделает с моей семьей, если я посмею хотя бы открыть рот. Чтобы закрепить полученные знания, он пару раз больно ударил меня по лицу.

Когда в дом зашла мама, он развел руками и, картинно вздыхая, показал на меня, мол, смотрите, что она с собой сделала. Мама безгранично доверяла этому человеку. Я не могу его винить, потому что в нашем городе, где преступления совершались раз в десять лет, да и то это была кража звонка от велосипеда, проще было поверить в то, что я сошла с ума, чем признать, будто молодой врач из столицы избивает свою жену.

Чувствуя свою безнаказанность, Глеб, кажется, совсем расслабился, но через некоторое время, как мне показалось, совсем забыл о моей беременности. Но это было затишье перед самой настоящей бурей.